Мелкий снег (Снежный пейзаж)
Шрифт:
— Ёнэян, — снова позвала Таэко. — Посмотри, к тебе пришла Сатико.
Сатико ещё ни разу не слышала, чтобы сестра так называла Итакуру. Для всех в Асии, включая Эцуко, он всегда был просто «Итакурой». По-настоящему его звали Юсаку, но, поступив на службу в магазин Окубата, он получил имя Ёнэкити, от которого и произошло это ласковое «Ёнэян».
— Итакура-сан, — заговорила Сатико, комкая в руках носовой платок. — Как ужасно, что с вами всё это случилось. Кто бы мог подумать…
— Ответь же что-нибудь.
— Нет, нет, не нужно его беспокоить, — поспешила остановить девушку Сатико. — Я не вполне понимаю… Мне казалось, что у вашего брата болит левая нога.
— Так оно и есть. Но из-за уха ему приходится лежать на левом боку.
— Ужасно! Ужасно…
— От этого она, конечно, болит ещё сильнее.
По дублёному лицу Итакуры струился пот. Время от времени на него садилась муха, но Таэко сразу же отгоняла её.
Стоны больного неожиданно смолкли, и он сказал:
— Мне… нужно…
— Мама, дай ему утку.
Пожилая женщина поднялась, достала из-под кровати завёрнутую в газету утку и сунула её под одеяло.
— Ну-ка повернись маленько, сынок.
— Болит! — послышалось с кровати. Это был уже не стон, а душераздирающий вопль. — Болит! Болит!
— Потерпи, сынок.
— Болит! Не трогай меня! Не трогай!
— Ничего не поделаешь. Надо потерпеть…
Пытаясь понять, отчего именно Итакура вдруг сорвался на крик, Сатико внимательно смотрела на больного. Прошло несколько минут, прежде чем ему удалось слегка повернуться на спину. Некоторое время он молчал, пытаясь отдышаться, и только потом начал справлять нужду. Рот его был широко раскрыт, незнакомый, затравленный взгляд блуждал но лицам стоящих у постели.
— Он что-нибудь ел? — спросила Сатико у матери.
— Ни крошки…
— Когда он просит пить, мы даём ему лимонад. Взглянув на выпроставшуюся из-под одеяла больную ногу, Сатико не заметила ничего необычного. Разве что вены чуточку вздулись. Впрочем, это могло ей просто показаться.
Итакура попробовал повернуться на бок — и снова палата наполнилась леденящими душу криками: «Всё!.. Не могу больше!.. Не хочу больше жить! Дайте мне умереть! Убейте меня!»
Отец Итакуры производил впечатление человека тихого, добродушного, но очень робкого, даже забитого. Рядом с ним мать казалась куда более решительной и волевой. Её опухшие, то ли от бессонных ночей, то ли от слёз веки большей частью были прикрыты, и это придавало её лицу выражение растерянности и беспомощности, но видно было, что всеми делами в семье заправляет именно она. Итакура, судя по всему, привык считаться с матерью и во всем беспрекословно ей подчинялся. По словам Таэко, вопрос об операции застрял на мёртвой точке только потому, что мать не желала сказать «да».
Находившиеся у постели больного по-прежнему делились на две
Вот и теперь родители Итакуры шептались в своём углу. Сатико не могла разобрать слов, но, судя по тону, мать выражала недовольство, а отец молча слушал и кивал в знак согласия.
Тем временем Таэко вместе с сестрой Итакуры внушали невестке, что она должна убедить матушку в необходимости операции. В противном случае, говорили они, она будет повинна в смерти сына.
Невестка, как видно разделявшая эту точку зрения, направилась к пожилой женщине и принялась её увещевать, но та по-прежнему стояла на том, что, если сыну суждено умереть, пусть он умрёт с обеими ногами. Когда невестка попыталась что-то ей возразить, мать перешла в контрнаступление: где порука, спросила она, что эта мучительная операция поможет? Невестке пришлось ретироваться. Матушку не переубедишь, сказала она сестре. Видно, на пожилых людей такие, доводы не действуют.
Теперь уговаривать мать пошла уже сестра.
— Вы думаете только о том, что ваш сын страдает, — говорила она со слезами в голосе, — и больше ничего не хотите знать. Разве долг матери не подсказывает вам, что надо согласиться на операцию? Удастся спасти брата или нет, мы обязаны сделать всё, что от нас зависит, чтобы потом не в чем было себя упрекнуть.
Мать продолжала упорствовать.
— Сатико, можно тебя на минуту? — сказала Таэко. Сёстры вышли в коридор. — Я уже не в силах слушать, как мамаша твердит одно и то же, одно и то же.
— Видишь ли, её можно понять…
— Всё равно уже поздно что-либо предпринимать. Я в этом убеждена. Но сестра очень просит, чтобы ты поговорила с матерью. Она, дескать, несговорчива только со своими, а к мнению человека солидного наверняка прислушается.
— Это я-то солидный человек?
У Сатико не было ни малейшего желания спорить с пожилой женщиной. Кто знает, какие проклятия посыплются на её голову, если дело кончится неудачей, а в том, что Итакуру не удастся спасти, Сатико была уверена почти на девяносто процентов.
— Подожди немного, Кой-сан, — сказала Сатико, — и ты увидишь — она согласится. Я думаю, она и сама понимает, что в конечном счёте ей придётся уступить. Она упрямится так, для очистки совести.
Теперь, когда её миссия была по существу окончена, Сатико больше всего заботило, как увезти Таэко домой. Но, как назло, ей не удавалось улучить для этого подходящий момент.
В коридоре появилась медицинская сестра. Увидев Таэко, она подошла и сказала:
— Доктор хотел бы поговорить с кем-нибудь из близких больного. Он ждёт в своём кабинете.