Мэллори
Шрифт:
Роулинг со вторым инспектором в этот момент устроили небольшой совет, после чего тот направился к последнему гаражу. Корридон замер и стоял не дыша до тех пор, пока не услышал удаляющиеся шаги. После этого он снова приоткрыл дверь. Роулинга уже не было, но его товарищ, видимо, решил сторожить до победного конца. Началась пытка ожиданием. Через некоторое время полисмен повернулся спиной, и Корридон мгновенно выскользнул за дверь. Идя к воротам, он каждую секунду ожидал услышать позади окрик и еле удержался, чтобы не оглянуться.
Едва только он почувствовал себя в безопасности, как тут же свернул и быстро направился в сторону Гайд-парка.
На высоких воротах, выкрашенных в зеленый
Корридон остановился перед воротами, посмотрел направо, налево, осторожно поднял крюк и вошел. Перед ним был небольшой дворик, вымощенный камнем. Небольшие коттеджи располагались полукругом, словно яхты в парадном строю. Лишь один коттедж портил строй, и оставалось думать, что это неудачное расположение было задумано архитектором, который решил построить четырнадцать студий, но в последний момент получил заказ на пятнадцатую, а поскольку все места были уже заняты, ничего не оставалось, как соорудить студию под номером 2А подальше от людских глаз, в глубине двора.
Корридон прошел по дорожке к входной двери, выкрашенной в синий цвет, и позвонил. Засунув руки в карманы, с чемоданчиком у ног, он терпеливо ждал. Голова его была пуста. Он абсолютно не знал, что сказать сестре Мэллори, и рассчитывал, что в последний момент в голову придет какая-нибудь связная мысль. Теперь, греясь на солнышке и отбрасывая тень на белую стену дома напротив, он чувствовал, что его охватывает нетерпение.
Дверь отворилась, и молодая девушка появилась на пороге. С первого взгляда он почувствовал разочарование. Он почему-то ожидал увидеть девушку типа Риты Аллен. А в этой не было ничего обольстительного. Небольшого роста, худенькая. Он сразу охватил взглядом ее тонкие руки, миниатюрное, но сильное тело. У нее были каштановые, коротко подстриженные волосы, скромное платье. Голубые глаза смотрели приветливо. Девушка улыбнулась.
– Добрый день, сэр, – сказала она спокойным чистым голосом. Улыбка не сходила с ее лица, и Корридон почувствовал, что он ей не неприятен. Она была с ним приветливой и ожидала, что он ответит тем же. Эта спокойная, без апломба девушка с большими честными глазами и гибким телом выбила его из колеи. И то, что он сказал, он не сказал бы никому другому, так как в ней было нечто такое, что располагало к откровенности.
– Я ищу вашего брата, Брайана Мэллори, – немного смутившись, проговорил он. – Вы ведь в самом деле его сестра, не так ли?
Улыбка погасла, краски на лице поблекли.
– Брайан… Как, разве вы не знаете? – она говорила таким тоном, словно Мартин был старым другом Брайана или она принимала его за такового. – Но ведь Брайан мертв… Уже около двух лет.
Глава 7
Отель Энфилд на Бревери-стрит не имел ничего общего с отелями высшего разряда. Зажатый, как сэндвич, между магазином фотопринадлежностей и экскурсионным бюро, он имел вход, как в обычном доме, без всякой вывески. Название было выгравировано на стеклянной двери, но так неразборчиво, что его невозможно было прочесть. Позади двойной двери находилась крутая лестница с обитыми медью ступеньками. На верхней площадке без всякой надобности висел занавес из пыльных бус, и они противно звякали при малейшем дуновении ветерка. По другую сторону занавеса находился маленький квадратный салон – темный, скупо меблированный шестью креслами, тремя столами из бамбука и двумя анемичными пальмами в медных горшках.
«Контора директора» находилась за салоном. Надпись на двери гласила: «Строго частное» и немного ниже: «Вход воспрещен». В двери была вырезана узкая щель, в виде смотрового окошка. В этом окошке после продолжительного стука и ожидания можно было спросить комнату, получить ключ от нее, не видя при этом ничего, кроме черного неряшливого корсажа да рук женщины – жены владельца отеля. В нескольких метрах от конторы еще дверь – «Салон, предоставляемый в распоряжение джентльменов и леди, проживающих в отеле». Комната эта была еще беднее и пыльнее, чем та, которая предоставлялась для проживания, и там всегда стоял спертый воздух. «Салон» имел два окна, никогда не мытых, но позволявших видеть улицу. Сквозь них с трудом проникал свет. Две чахлые пальмы возвышались по обе стороны пустого камина. В темных углах с трудом можно было различить вытертые кожаные кресла, расставленные попарно.
Возле одного из окон за бамбуковым столом сидел Жан Шиманский – коротышка в черном берете. Вот уже около часа он сидел здесь, подогнув под себя ноги, опершись локтями о грязное стекло стола. Его жирный мягкий подбородок лежал на сплетенных пальцах, глаза были устремлены в одну точку. Он вспоминал прошлое. Вся его жизнь была только воспоминанием, будущего он не имел. Он производил впечатление неизлечимо больного человека, жизнь которого может оборваться в любую минуту. Перспектива такого конца, знай он об этом, оставила бы его совершенно равнодушным. Два человека постоянно присутствовали в его мыслях – жена Шарлотта и Мэллори.
Воспоминания о Шарлотте были яркие, светлые. Стоило закрыть глаза – и он отчетливо видел ее. Ей было тридцать пять лет, когда она умерла, из них шестнадцать лет они были женаты. Он старался воскресить в памяти мельчайшие подробности, каждый день их совместной жизни, боясь что-либо упустить. Он одинаково вспоминал и радостные дни, и дни печали. Он любил вспоминать, как долго им пришлось бороться с бедностью, когда он, поляк, смог приобрести ферму на чужой земле. Каким гневным огнем зажглись ее глаза, когда она узнала, что Германия второй раз за последние двадцать пять лет напала на Францию. Жан тогда ждал, что его призовут в армию, после того как враг прорвал линию Мажино. Но не успели. Ферма находилась возле Седана и почти сразу же оказалась на оккупированной территории. Ему грозил концлагерь, если бы не Шарлотта. Это у нее появилась мысль пойти в отряд Сопротивления. Жан вначале колебался, он считал, что война – мужское дело, но жена настояла на своем…
Пьер Гурвиль и Жанна встретили их с распростертыми объятиями. Они вчетвером славно поработали, подрывая коммуникации противника, пуская под откос вражеские поезда. Позже к ним присоединились Георг, Любек и Ренлинг, потом Гаррис и, наконец, – Мэллори. Жан не доверял англичанам. Разве не Англия обещала помочь Польше? Разве не Англия накликала беду на Францию? И разве не англичане бежали из Дюнкерка, чтобы спрятаться на острове, оставив Польшу и Францию в руках бошей? Но больше всех он не доверял Мэллори. Он не любил его уже за то, что тот относился к работе, как к игре, совершенно игнорируя опасность, о которой всегда помнил Жан, боясь за Шарлотту…
Когда Жанна сообщила, что Мэллори выдал Гурвиля, он не удивился. Сам он смог уйти от гестапо только потому, что пришел через несколько часов после того, как немцы напали на их убежище. Он долго рыдал над телами Шарлотты и Георга. Ему не верилось, что Шарлотта умерла. Он все надеялся на чудо: вот-вот он услышит ее громкий смех, увидит, как она приходит и уходит, стирает белье – делает все то, что она делала в их совместной счастливой жизни…
Когда Ренлинг заговорил с ним о Мэллори, Жан был в школе. И только через значительное время до него дошло, что это именно Мэллори повинен в смерти Шарлотты. Отчаяние и горе сменились жаждой мести. Его первой реакцией было тут же броситься на поиски Мэллори, но Жанна уговорила подождать. Она имела свой счет к Мэллори, и неизвестно, кто из них ненавидел его больше. Кроме того, Жану надо было выучить английский язык, так как охотиться предстояло в Англии. Любек, Ренлинг и Гаррис решили присоединиться к «мстителям», и все это время их маленькая группа зарабатывала деньги, не брезгуя никакой работой.