Мелодия Секизяба (сборник)
Шрифт:
Болото кончилось, начался лес. Мы шли, тяжело дыша друг другу в затылок, падая и поднимаясь снова уже третий час. Наконец проводник остановился и знаком подозвал нас всех. Мы окружили его, переводя дыхание. Проводник поднял руку, призывая к вниманию.
— Мы в тылу у врага, — сказал он с явным украинским акцентом. — Линия фронта примерно в трёх километрах за нами. Противник расположился в этом лесу, вы должны быть предельно внимательны. В любую секунду должны быть готовы к встрече с немцами. Ваша главная задача — выполнить приказ, не дав себя обнаружить. Задание будем выполнять двумя группами. Ты, — обратился он ко мне, — пойдёшь вперёд, будешь нести дозор. Двигаться по тропе вон в том направлении, к опушке леска. — Ты, — сказал он Бекену, — пойдёшь со мной.
Вопросов не было.
Проводник пошептался с Бекеном, и они растаяли в утренней мгле. Я двинулся по тропе, настороженно вслушиваясь в тишину, которая каждую секунду могла разразиться смертью. Я уже ходил однажды за «языком» и знал, что от того, кто идёт дозором, зависит многое, поэтому я — был настороже, шёл тихо, стараясь не упустить ничего. Где-то сзади шли мои товарищи и от меня зависело, пройдут ли они безопасно тот путь, что проделывал я сам. Где-то в дальнем краю опушки, куда шаг за шагом я приближался, угадывался восход. Ливень стих, стояла тяжёлая мокрая тишина. Гром гремел, затихая, где-то в отдаленьи, на востоке. Я делал шаг, осматривался, прислушивался, держа автомат наготове, потом делал ещё шаг и снова прислушивался. Я ничего не видел и не слышал, как вдруг какое-то неведомое мне — шестое? седьмое? чувство подсказало, что слева кто-то есть. Падая, я вжался в землю, и тут же веером надо мной пронеслись две очереди. Я послал туда две коротких очереди и броском ушёл с тропы. Краем глаза я успел заметить, что никого на тропе нет, значит, я выполнил свой долг и предупредил тех, кто шёл за мною следом. Секундой позже я отметил какой-то звук, словно камень упал. Я ещё думал о ребятах, которые уже не пойдут по этой тропе, как вспышка пламени ослепила меня. Что-то ударило мне в затылок, в глазах потемнело и я начал проваливаться в бесконечную липкую муть.
Потом всё исчезло.
Я не знаю, когда я очнулся. Я ничего не мог понять.
Я лежал ничком, уткнувшись лицом в мох, по лицу что-то текло. Вокруг не было ни души, стояла безмолвная тишина. Кровь текла по шее, гимнастёрка была вся в крови. Я попробовал пошевелиться, упёрся руками в какую-то корягу… Земля и небо завертелись и я, не успев сесть, упал на спину. Надо мною по серому небу струились равнодушные облака: они уплывали к востоку. Гром не гремел, и молний не было видно. В разрывах клочковатых туч время от времени проблёскивала луна. Дальше ничего не помню.
Я снова пришёл в себя, когда луна неподвижно стояла над головой. Ветер, унеся тучи, стих. Нужно было что-то делать. Я снова перевернулся на живот, нарвал влажного холодного мха и набил им пилотку. Натянул её на затылок, отогнув края. Сразу стало легче. Кровь больше не текла. Я ещё раз нарвал мокрого мха и вытер лицо и шею.
Прошло ещё какое-то время — полчаса? час? Я собрал все свои силы и сел. Где я? Что со мной и что о моими товарищами? Я вспомнил свой ориентир — высокое дерево с раздвоенной вершиной. Перед тем, как упасть, я видел его, оно росло на опушке. Где оно? Я должен был его найти, но для этого нужно было встать. Это было сейчас самым важным делом — встать и найти высокое дерево. Я должен был найти его. Во что бы то ни стало.
Падая и теряя сознание, я не выпустил из рук автомата. Теперь я мог опереться на него. И я поднялся… чтобы вновь упасть в завертевшийся вокруг меня мир. Следующий раз я пришёл в себя от голосов. Голоса и шаги. Я не мог понять, кто это. Крикнуть? Я набрал воздуха в грудь и в тот же момент понял, что это немцы. Через минуту блеснул свет мотоциклетной фары. Со своего места мне видна дорога и грузовик с солдатами. Резкий голос выкрикнул что-то, свет мотоцикла мигнул и стал удаляться.
Я крепче сжал автомат. Немцы чувствовали себя спокойно в лесу. Надо было понять почему — потому ли, что обнаружили и полностью уничтожили нашу группу, или потому, что заметили меня одного, и, поискав меня в лесу, решили больше не тратить на меня времени.
Я
Как я это выполню, я тоже не представлял.
Пока что я должен был избежать плена. Идти я не мог, не держали ноги. И ползти? Помогая себе автоматом, то теряя сознание, то выныривая из забытья, я полз, как ползёт, наверное, раненый зверь, ориентируясь только на инстинкт.
Но я не зверь, я солдат. «Взять «языка» совершенно необходимо», — сказал командир. Если не осталось никого, это должен сделать я. И снова, цепляясь за траву и мох и чувствуя, как любое движение оглушающей болью отдаётся в голове, я проползаю ещё метр — туда, где я могу найти убежище, отлежаться и окрепнуть.
Ещё метр. Ещё… и ещё.
Я не помню, как добрался до опушки леса, о которой говорил наш проводник, ко я сказался на ней. Я не знаю сколько я полз, но наверное долго, потому что совсем рассвело, и в размытом блеклом свете я увидел село и дома.
Село казалось вымершим — ни огонька, ни звука. Может быть, заметят собаки. Или мелькнёт человек? Но никого не было, словно из села ушла всякая жизнь, А может, она и вправду ушла? Мы уже встречали на нашем пути мёртвые деревни — из одних все ушли а партизаны, другие были сожжены, из третьих всё население было угнано в неволю. Могло быть и так, что из-за близости линии фронта сами немцы не решались жить в этих домах. Во всяком случае за целый час наблюдения я не обнаружил признаков человека — ни своих, ни чужих.
В непосредственной близости ко мне находилось: большое, хорошо сохранившееся строение. Что это было — деревянный амбар, конюшня? Так или иначе, оно могло послужить мне укрытием, в нём я мог отлежаться и собраться с силами.
И я пополз туда. И опять потерял счёт времени. Я полз, вдавливаясь в землю, я загребал руками и ногами, но когда, обессилев, я застывал, а потом поднимал голову, мне казалось, что я не продвинулся ни на шаг.
Это длилось бесконечно. По лицу стекал пот, руки и ноги казались налитыми свинцом. И всё-таки сантиметр за сантиметром я подползал к спасительному убежищу, пока между мною и ближайшим углом не оказалось чуть больше десятка метров. Мне показалось, что я смогу их пройти. Я снова встал, опираясь на автомат… а должен сделать шаг…
Больше ничего не помню. Земля бешено завращалась под ногами, пытаясь остановить это вращение, я взмахнул руками и упал.
Сколько я пролежал на этот раз? День, два? А может быть час или несколько минут? И это мне надо было узнать. Раскрывал глаза, видел свет, затем сознание исчезало, потом снова был свет — рассветов? сумерек?
Одно было ясно непреложно — я был ещё жив. Во мне боролись два чувства: инстинкт удерживал меня на месте, сознание из последних сил толкало вперёд. Но я не полз вперёд. Я лежал, то проваливаясь, то возникая из небытия. Это была другая жизнь, какая — я не могу сказать.
Одно время мне причудилось, что надо мною склонился наш проводник. Он что-то говорит, он размахивает над моей головой автоматом, он грозит мне, Я не слышу ни звука из того, что он говорит мне, и всё-таки я знаю, что его зовут Петра, и он отдаёт мне приказ идти в разведку. «Сукин сын, трус», — кричит мне наш проводник, я хочу что-то сказать в своё оправдание, но язык мне не повинуется, и я молчу. «За невыполнение боевого приказа, — говорит проводник, — ты приговариваешься к расстрелу», Двое солдат в мокрых плащ-палатках отводят меня к огромному дереву и я узнаю его — это дерево с раздвоенной вершиной. А потом появляется ещё один человек и я сразу припоминаю — это мой друг Бекен. «Бекен!» — кричу я беззвучно, но Бекен не смотрит мне в глаза; он направляет на меня ствол автомата и я вижу как мне навстречу вылетает длинная сверкающая струя. «Стой, Бекен. Я всё объясню», — кричу я, но пули пронзают меня, попадая в голову, живот и в грудь. «Нет, — кричу я, — нет, Бекен, нет…».