Меловой крест
Шрифт:
Потом будет видно…
Приняли меня холодно. По крайней мере, так мне показалось. Я не представлял, как долго продлится мое проживание на новом месте, и поэтому попытался наладить добрые отношения с сестрой Дины и ее мужем. Для этого вечером, на следующий после вселения день, я, вооружившись литром водки, вежливо постучал в дверь, ведущую в покои молодой четы.
Дина и ее молодая сестра Лиза с мужем Кириллом и ручной крысой Веспасианом занимали половину особняка в одном из старых арбатских переулков. Другую половину
Принадлежала фирма, судя по зверским рожам, которые изредка мелькали в оконных проемах этого заведения, каким-то серьезным жуликам.
Дина рассказала мне, что ее прапрадедом по отцовской линии был первогильдейный купец Петр Данилов, имевший несколько домов в Москве, Петербурге и у себя на родине, в Самаре.
Когда громыхнула в октябре 1917-го революция, бородатый прапрадедушка, успевший к этому славному событию накопить не один миллиончик в российских и заграничных денежных знаках, находился по делам купеческой службы в Англии, и это спасло его от неизбежного расстрела на родной земле. Не многим из его родственников и друзей счастье улыбнулось так широко и радушно.
Надо ли говорить, что после революции все дома миллионера были национализированы и в них разместились вместе с многочисленными домочадцами руководители победившего пролетариата.
В Англии Петр Данилов осел, принял английское подданство, занялся игрой на бирже, с лихвой вернул то, что потерял, стал вкладывать капиталы в военную промышленность и со временем стал известен на островах своей щедрой благотворительной деятельностью.
Готовность русского богача раскошелиться была замечена английской королевой, которая за заслуги перед Британской короной возвела просвещенного и лояльного купчину в рыцарское достоинство. Выделял он денежные субсидии и семьям своих соотечественников, оказавшихся на чужбине по тем же мотивам, что и сэр Питер.
Умер он в своем замке под Лондоном. Замок был размером с Вестминстерское аббатство, что дало повод газете "Правда" пошленько сострить: мол, махровый враг Страны Советов, белоэмигрант Данилов, этот прихвостень английского империализма, бесславно закончил свои дни под забором макета усыпальницы английских королей.
Уже в наше время отцу Дины после нескольких лет борьбы с городскими властями удалось отвоевать трехэтажный особняк, некогда принадлежавший его предку.
Но годы скитаний по кабинетам всевозможных больших и малых чиновных харь не могли не сказаться на его здоровье, и несколько месяцев назад он умер, оставив в наследство двум своим дочерям чуть ли не тридцать комнат в превосходном доме, построенном в начале двадцатого века по проекту одного из учеников Федора Шехтеля.
Красивый дом и сейчас радовал глаз гармонией благородных пропорций и продуманностью чистых линий.
Итак, я с двумя бутылками водки, уложенными на дно потертого желтого портфеля, который обнаружил в коморке под лестницей, вежливо стучусь в дверь,
Нет, не стал я лучше за последние двадцать лет. Не стал мудрее. Но и хуже и глупее тоже не стал. Просто я постарел на двадцать лет. Иначе чем можно объяснить такой неуспех в тот вечер? Такой провал? Такое, так сказать, фиаско?
Старинная тяжелая дверь отворилась, едва я толкнул ее. Приветливо улыбаясь, переступаю порог.
Мрачный зал с расставленными кое-как предметами обихода. "Мебеля" напоминают антиквариат третьего сорта. Запах, как на пыльной барахолке. Хочется чихнуть.
В низких креслах эпохи раннего застоя расположилась компания молодых людей. Быстрым взглядом окидываю сборище. Три-четыре семейные пары. Бессильные самцы с равнодушными, беспомощными самками. Бесцветные лица. Невыразительные подбородки. Будто покрытые пленкой, остекленевшие глаза.
В персональном кресле расположилась огромная крыса. Она неодобрительно поглядывала на мой портфель.
Представляюсь. Мужчины — полусонный юноша в свитере и крошечный юный бородач с начинающей лысеть макушкой — вяло приподнимают вислые зады.
В темном углу некто невыясненный глухо бормочет невразумительное приветствие. Кирилл, муж Лизы, крупный парень с большой, почти женской, грудью изображает на лице подобие улыбки. Бледные барышни царственно кивают безукоризненными проборами.
Присаживаюсь к огромному овальному столу. Лиза, шаркая разбитыми кроссовками, приносит затуманенную чьим-то дыханием рюмку. На столе чашки с остатками кофе, конфетные обертки, пепельницы, забитые окурками.
В центре стола, как обелиск скорбному абстиненту, возвышается одинокая высокая бутылка с жидкостью, цветом напоминающей болотную воду. Вспоминаю Алекса и ту незабываемую ночь, когда я поил его водой из-под крана…
Опять украдкой поглядываю на сереньких человечков. Знаю я эти компании. Впервые они появились еще в начале девяностых. Откуда они взялись? Как, почему, для чего?
Как объяснить возникновение этих унылых молодых людей, образ жизни которых бередил школьные воспоминания о бессмертном романе Ивана Гончарова?
Возможно, они возникли как противовес огромным компаниям прежних лет, когда каждая рядовая попойка превращалось в грандиозное празднество, сопоставимое со свадьбой или поминками.
Когда каждого гостя принимали с таким восторгом, словно не виделись с ним сто лет и встречали, как какого-нибудь фронтовика, наконец-то вернувшегося с войны… А водка и вино лились нескончаемыми водопадами, и молодые женщины и мужчины, несмотря на тусклые времена коммунистического быта, жили полной жизнью, беря от нее даже больше, чем она могла дать.
Где исполины застолий прошлого? Где эти обаятельные весельчаки, нагловатые острословы, отчаянные шкодники и вруны, бывшие к тому же еще бескорыстными, преданными друзьями?