Меловой крест
Шрифт:
Алекс, видно, понял, что происходит со мной, он положил руку мне на плечо.
— Ты всегда помогал мне, — сказал он спокойно, — и делал это, не рассуждая. Повинуясь чистому, благородному порыву. Я знаю, ты любишь меня. Ты настоящий друг. Но ты забыл, как ты меня поучал, даже издевался надо мной, делая это, казалось бы, по-дружески. И не замечал, что этим больно ранишь меня. А когда беда коснулась тебя, ты вдруг стал страшно чутким и обидчивым. Почему ты не допускаешь, что я тоже могу тебе дать совет? Чем я хуже тебя?
— Прости, Алекс. Ты прав. Но я действительно не знаю,
— У тебя кризис. Это сплошь и рядом бывает со всеми творческими личностями. Знаю по себе, это хуже запоя… Возьми себя в руки! Ты еще сможешь!.. Все сможешь!
— Не знаю… Кажется, я сам себя съел… Временами у меня бывает такое чувство, будто я глодаю мясо на своих костях… Я объелся самим собой…
— Хочешь, я научу тебя летать?
— Глупости все это. Ни во что я не верю… Скажи, ты счастлив?
— По-настоящему я был счастлив только в детстве. Когда моя мать гладила меня по головке и ласково говорила: хороший мой мальчик… Много я сейчас бы отдал, чтобы хоть на мгновение ее рука коснулась моей головы… Да, в детстве я был счастлив, но не понимал, что счастлив, потому что был глуп. А сейчас? Не знаю… Знаю только, что что-то неожиданно сдвинулось в этом мире. Причем сдвинулось в выгодном для меня направлении, и я вот-вот стану прославленным русским художником Александром Энгельгардтом. Смешно, да? А счастлив ли я? Право, не знаю… Поверь, я не кокетничаю. Конечно, это лучше того, что было раньше, когда я умирал от жалости к самому себе. И когда уже почти не было веры в свою звезду. Наверно, все-таки я счастлив… Но что-то мешает мне быть счастливым до конца. Может, это страх, неуверенность, то есть те чувства, с которыми свыкся за тягучие годы невезения. Или осознание того, что все преходяще. И чувство сожаления, что меня сейчас не видят те, кто желал мне добра… И потом, не понимаю, как можно быть счастливым, если ты похоронил самых дорогих тебе людей?! Пусть это и случилось миллион лет назад…
Вечером того же дня я пробрался тайком в свою квартиру и, порядком намучившись, перевез вещи в дом на Арбате. Я и не предполагал, что у меня так много завершенных работ.
Я их разместил в просторной сухой каморке под лестницей, где было много всякой другой дряни…
…Было солнечное утро. Я проснулся поздно. Золотой луч бил в лицо. Через открытую форточку в комнату просачивался холодный, пахнущий мокрым снегом воздух.
Черная ветка царапала оконное стекло, как бы напрашиваясь в гости. Зима отступала. Капель отчаянно лупила по карнизу, возвещая скорый приход весенних гроз и теплых ночей.
Я лежал на спине, смотрел в окно, и мне казалось, что я в больничной палате, и скоро мне предстоит умереть.
Как хорошо умереть ранней весной… Как это замечательно — умереть, чувствуя себя совершенно здоровым!
Эта мысль так
Это чувство по силе преступной остроты и порочной сладости напоминало неодолимое влечение к какой-нибудь юной, но уже утонченной нимфоманке.
Ты лежишь в постели, в нетерпении маешься, повизгиваешь от вожделения, елозишь по влажным от пота простыням, а она нарочито медленно раздевается, аккуратно развешивает платье, белье, чулки на стуле, поглаживает себя руками между бедер и бесовски смеется, рассматривая тебя своими распутными глазами.
Я даже зажмурился, чрезвычайно живо представив себе в этой роли Дину.
Поскрипев зубами, я вновь припал к приятным мыслям о смерти.
Известно, чтобы умереть, надо что-то предпринять. А мне было лень не то что умереть, а даже пошевельнуть рукой. Как когда-то, после смерти жены…
Я лежал и мечтал о легкой, милосердной смерти. Я мечтал о смерти как об избавлении от забот и неразрешимых загадок, которых у меня накопился целый мешок.
Но как умрешь, если ты здоров? Валяться в кровати до победного конца? До полного истощения?
Я знал, что не выдержу. Я очень люблю поесть. Однажды в доме творчества под Звенигородом я сидел на диете. На яблочной диете. Это когда яблок можно есть столько, сколько влезет. Хоть ведро.
Я и съел ведро. И сумел продержаться день. Всего один день! И как я при этом страдал, видя, как другие обжираются сборной солянкой со свиным боком, молодым барашком и запивают все это жбанами пива, а, обожравшись, сыто рыгают и сонно хлопают ресницами. Нет, голодную смерть прибережем для других!
И потом, вид иссохшего тела, от которого исходит запах тлена или тухлятины, не эстетичен.
Может, кому-то и нравится запах несвежей воблы, но все же пусть так воняет рыба, а не человек.
Собачьими завываниями вызвать строгую старушку с косой, выряженную в праздничный черный плащ до пят и черную же косынку согласно классической моде Подземного Царства?
Боюсь, старушка не откликнется. Думаю, я еще не достиг восковой спелости. Ей нужны клиенты вроде Юрка, испытавшие на себе реальную угрозу смерти. Стоило бы с ним посоветоваться. Хотя нет. Не стоит… Мысль малопродуктивная и неубедительная: чтобы принять у себя симпатичную компанию чертей во главе с Безносой, необходимо обзавестись обязательной белой горячкой. Это ж как надо пить…
Повеситься? Помнится, тот же Юрок, напуганный перспективой остаться без яиц, рассматривал сей заманчивый проект. И даже припас веревку и мыло. Он почти рекламировал этот способ сведения счетов с жизнью.
Я придирчиво поглядел на потолок. Нужен крюк. Вот висит люстра. На крюке. Вроде всё сходится… Но крюк какой-то ненадежный! Вбит криво. И дом старый. Перекрытия, наверняка, подгнили…
Я представил себе, как обсыпанный штукатуркой, с веревкой на шее и шишкой на лбу, лежу полуголый на полу и белыми от ужаса глазами взираю на сбежавшихся на шум обитателей дома. Нет! Из смерти нельзя делать водевиль, а из серьезных самоубийц — посмешище!