Меловой крест
Шрифт:
Ну, например, кто был тот не лишенный таланта писатель, который, в задумчивости слюнявя кончик гусиного пера, первым написал: "женщина со следами былой красоты на лице"? Или — "изумрудная поляна"? Или — "бирюзовый небосвод"? Или — "кружится голова"? (Ах, как кружится голова!.. От любви? Нет, от успехов у него закружилась голова… И почему так сильно голова кружится? Вертеться надо меньше перед зеркалом! И не будет голова кружиться…)
Конечно, легче брать готовые рецепты, чем изобретать новые. Допустим, спешит некий автор описать внешность какого-нибудь безликого
"Властитель" напрягает свое беспомощное воображение, и выползает из-под его пера следующий шедевр: "на голову убитой женщины был надет светловолосый (!) парик". О переживаниях морского волка автор таинственно напишет, что тот "внутренне застонал".
С грустью подумаешь — пусть уж лучше ворует…
Мой совет — держать под рукой книги признанных литературных асов, сожравших не одну собаку во время поисков нужных слов и выражений.
У них этого добра — блистательных метафор, точных эпитетов, красочных описаний природы — пруд пруди! Именно у них вечно рыскающий в поисках легкой поживы беллетристический вор-домушник может без труда разжиться и "царственной походкой", и "звериным оскалом", и "горделивой осанкой", и "горящими, как раскаленные уголья, глазами" и "седой львиной гривой", и "ледяным взглядом".
На том же развале он подберет себе и "именины сердца", и "ропот буйных вод", и "роняет лист…".
Но время неизбежно приговаривает любителей чужой словесности, этих беспринципных литературных мародеров, к забвению.
Воровство опасно тем, что оно заразительно. И хорошо, если бы оно заражало только собратьев по перу. Но нет! Оно заражает читателя, приучая его к второсортности, посредственности. Ведь воруют не только отдельные слова, но и "цельные" выражения. И, что неизмеримо страшней, воруют мысли.
Слава Богу, мы знаем, капризная слава, мимоходом обласкав вора, покинет его навсегда. Но вред нанесен…
Впрочем, некоторым авторам воровство сходило с рук. Например, Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Вот уж кто попользовался чужими трудами!.. Вот кто безнаказанно рвал в чужом саду спелые яблоки! Вот кто продуктивно копал картошку в чужом огороде! Вот уж кто побродил с ружьишком по чужим угодьям! Вот кто черпал полной мерой из чужого колодца! Во множестве встречающиеся в его стихах все эти "волны жизни", "безумцы молодые", "угрюмые океаны", "гонимые странники" и "грозные бури" давно многократно были "отработаны" до него.
А он бесстрашно заимствовал затертые словосочетания, зная, что ему ничего за это не будет. Что ему все можно. И где они, авторы этих изношенных перлов? Сияют ли они достаточно ярко на небосклоне звезд второй величины? Или давно погасли?
А Лермонтов останется Лермонтовым, даже если евтушенки всех стран соединятся, совместно задумаются, что-нибудь такое напишут и превратятся в одного большого Вознесенского! Значит, дело в чем-то другом. Думаю, понятно, — в чем…"
Если почтенный читатель
Вот они, загадки грубо потревоженного дубиной подсознания…
Мне кажется, что Юрок из-за злости на весь мир стал в последнее время излишне болтлив. Так бывает со стариками. Хотя ему лишь сорок.
Юрок ополчился на все, до чего может доплюнуть. Он исходит злобой, как змея перед атакой. На его всегда мокрых губах запекся желтый яд. Он культивирует в себе злобу. Он ее пестует. Он подпитывает ею свое прихрамывающее вдохновение. Злость — его знамя.
И чтобы злые мысли не пропали даром, он их аккуратно записывает. Он ошибочно принимает свое ворчание и раздражительность за творческие озарения и гениальные предвидения. И принуждает других исходить злобой вместе с ним. Для этого он печет свои романы, как пекарь ватрушки.
Кстати, по поводу выражения "кружится голова". Помните? Вполне допускаю, что оно, это выражение, у меня возникло не случайно. Так же как и остальные строки из книги Юрия Короля.
Если бы старик Фрейд воскрес и оказался рядом, он бы понял. Когда сквозь липкий туман в мое сознание прорвался неприятный хрипловатый голос, произнесший что-то вроде "алаблаблаблаб…", у меня не кружилась голова, голова-то как раз оставалась на месте, а вертелось — и вертелось со скрежетом и карусельной скоростью — все, что в ней находилось.
Мне показалось, что голос принадлежит какому-то неприязненно относящемуся ко мне человеку, который в отличие от орущего на корабле скорбного капитана, вполне реален и, скорее всего, опасен.
Если бы не это, то можно было бы признать, что встряска мозгов пришлась очень кстати. Потому что как раз тогда в мою голову неведомо откуда залетели мысли, доселе никогда ее не посещавшие. И именно тогда я вдруг понял, что время — это движение.
То, что время движется, мы знаем с рождения. И то, что оно необратимо, понимаем, стоя перед могильной ямой. На протяжении всей своей жизни мы с возрастающими с каждым годом тревогой и тоской замечаем, что время, как горный ручеек, движется в одном направлении. Мы знаем, что это закономерно. Хотя и неприятно.
А почему бы не предположить, что время — вернее, то, что человек вкладывает в это понятие — не более чем условность, порожденная тем же человеком?
Ясно, что существуют законы Вселенной, к пониманию которых пытается приблизиться человек. Далеко не все доступно его пониманию. Наверняка, есть некие основополагающие начала, которые вступят в противоречие с привычными представлениями человека об устройстве мира, как только он подойдет к этим началам достаточно близко.