Меловой крест
Шрифт:
Но это совсем не означает, что мы превратились в негодяев.
Я глубоко убежден, что в глубине души можно оставаться порядочным человеком даже в том случае, если ты в своей жизни натворил кучу гадостей. Это заявление, на первый взгляд кажущееся опрометчивым, для меня имеет ясность откровения и чистоту непререкаемой истины.
C легкой руки некоторых мудрецов, в обществе бытует мнение, что человек, совершивший однажды мерзость, непременно нравственно деградирует. Мне это представляется ошибочным. Вовсе не обязательно тот, кто в
В людях намешано столько разного и противоречивого…
Когда-то давно я камнем — на спор! — убил голубя. И что? Не пошел же я на следующий день рубать топориком старушек из-за денег.
Хотя воспоминание о несчастном голубе, убитом в угоду капризу или глупости, мучает меня и по сей день…
…Всегда существовал и будет существовать негласный кодекс чести, в сущности которого, на первый взгляд, разобраться очень сложно.
Самое главное — мы, друзья, никогда не подличали по отношению друг к другу.
Что заставляет нас придерживаться норм порядочности и верности?
Наверно, существуют некие, глубоко укорененные в нас, рыцарские представления о чести, достоинстве и долге.
Скольких приятелей мы лишились только потому, что они только один единственный раз нарушили этот кодекс! С болью и сожалением мы рвали многолетние связи с людьми, предавшими наши Идеалы. Хотя мы никогда не обозначали свои убеждения такими высокими словами.
Посмеиваясь друг над другом, иногда — жестоко, мы никогда не позволяли себе касаться того сокровенного, что и составляет тайну каждого отдельно взятого человека, — его души.
Один мой приятель, учившийся некогда на филолога, после первого стакана любил говаривать, что жизнь — это лишь повод потрепаться на тему о чем-то. О той же жизни, например. И только.
Если слово "потрепаться" толковать расширительно, говорил он, то это значит, что к жизни не стоит относиться слишком серьезно. Она этого, вроде как, и не заслуживает.
"Но, — предостерегал бывший филолог, — из этого не следует, что к жизни можно относиться по-хлестаковски, то есть легковесно. Как к чему-то необязательному и случайному".
Но в то же время, продолжал мой приятель, нельзя уподобляться какому-нибудь дяде Васе, соседу по даче, который считает, что каждый нормальный индивидуум должен к тридцати годам непременно жениться.
Зачем? А чтобы иметь семью. Все должны иметь семью, потому что так заведено издревле. А кто он — тот, который не хочет жениться? Серьезный сосед осуждающе мотает головой: — "Бобыль, он и есть бобыль. Бобыль, и больше ничего. Пустячный человек. Пустоцвет. Жениться обязан каждый. И нечего тут долго рассуждать. Жениться — и баста! А потом детишки пойдут, внуки там всякие и прочее… Одним словом — семья!"
Мой приятель призывал относиться философски ко всему, с чем встретишься в жизни.
Лишь
И чтобы побыстрее доказать непреложность своих умозаключений, мой опрометчивый приятель где-то подхватил любимую болезнь наркоманов и гомосексуалистов и, порядком помучив родных и близких стенаниями и нытьем, отдал Богу душу.
Я был на его похоронах. Все, включая покойника, имели на лицах выражение скорбного фальшивого покоя. Или — равнодушия.
Когда мой приятель был в добром здравии, я терпел его болтовню только потому, что моя покойная мать с детства приучила меня жалеть убогих. Я его никогда не перебивал, давая возможность выговориться. Вот он и выговорился. Весь. Без остатка.
Что же касается меня, помирать я пока не собираюсь. Но уж если соберусь, то постараюсь проделать это как можно громче и непременно — с безобразиями.
Рассказав о своем своевременно (прости, Господи, мою душу грешную!) ушедшем из жизни приятеле, я не только хотел показать, какие мудаки еще рождаются под луной, но и склонить читающих эти строки к крамольным в наше время размышлениям о сущности бытия.
Иногда бывает полезно потревожить себя мыслями, не связанными с мечтами об очередном отпуске или покупке подержанного голубого "форда". Недурно помнить, что существуют темы и посерьезней.
Если мы перестанем — хотя бы изредка — нагружать свои разучившиеся самостоятельно мыслить головы работой, то за нас это проделают создатели новых "Гарри Поттеров", "Властелинов колец" или "Ночного дозора". Нельзя плыть безропотно по реке жизни, отдаваясь течению, как проститутка отдается тому, кто сегодня при деньгах.
Опасность велика. Мы ее не замечаем. Мы тиражируем бездарность, выдавая макулатуру за великие образцы. Мы донельзя понизили уровни всего, до чего дотянулись наши грязные руки.
Когда безмолвствует сознание, кричат вырвавшиеся из-под его контроля чувства.
Почему же тогда молчу я? Отчего не протестую?
О нет, я не молчу! Я протестую! Правда, не громко. И себя слышу отлично!
Впрочем, все это, возможно, и не протест, а лишь старческое поскрипывание моего мозгового протеза, заменившего сгнившее еще во времена изучения основ марксистско-ленинской эстетики серое вещество.
…Привычка перечитывать только что написанное может довести меня до нервного истощения, и я закончу свои дни в больничной палате между походной кроватью "Наполеона" и постелью Рахметова с торчащими из-под простыни ржавыми гвоздями.
И все же, боюсь, не избавиться мне от этой вредной привычки. Она понуждает меня поминутно останавливаться и оглядываться назад, вместо того чтобы, постукивая копытцами, бодренько и с энтузиазмом мчаться вперед — к победе количества над качеством.