Меловой крест
Шрифт:
— Пошел ты!.. У меня сердце ни к черту! А умение радоваться мелочам — это удел обывателя. Пусть чернь радуется мелочам. Крупная личность радуется по-крупному. Большому кораблю — большое плавание. А малому — каботажное!
— Что нового на телевидении? — серьезным голосом спросил Алекс.
Юрок безнадежно махнул рукой:
— Все отдано на откуп денежным мешкам. Уровень такой, что… Да что говорить! Вы сами все видите. Показатель уровня развития общества — это его отношение к юмору. А какой сейчас юмор… Не юмор, а мудовые рыдания. Из года в год показывают
— Ну и что? — проворчал Алекс. — Хорошая передача. Симпатичные ребята, студенточки такие, — он покрутил в воздухе обглоданной куриной ножкой, — всякие… Юмор, правда, провинциальный, какой-то захолустный…
— В том-то и дело, — заволновался Юрок, — молодежный капустник, комсомольский утренник, понимаешь, место которому в скромной студенческой аудитории, запускается, как образец, по телевидению на всю страну. Непрофессиональная серость, к которой приучены целые поколения зрителей, выдается за первоклассный современный юмор…
— Ты слишком строг…
— Ничего не строг! Прыгают по сцене, ревут дурными голосами, говорят откровенные глупости, над которыми сами же и смеются… Набьют зал в студии своими друзьями, такими же придурками, как они сами, и те тоже радостно ржут пошлым шуткам. Придумали какой-то свой вид языка, свой, так называемый, юмор…
— Ты просто постарел и зол на весь мир. А тут еще твои проблемы со здоровьем… Ты не объективен… Ребятам нужна разрядка… Лучше резвиться так, чем пить, как мы пили в их возрасте… И потом, у студентов всегда был свой язык, жаргон…
— Пусть они на этом жаргоне изъясняются в студенческих курилках! Я-то, простой нормальный зритель, здесь причем? Почему я должен страдать? Почему пошлые глупости должны становиться достоянием миллионов? А юмористические передачи?! — продолжал горячиться Юрок. Он вошел в раж и уже не мог остановиться. — Группа профессиональный массовиков-затейников захватила эфир и потчует нас такой галиматьей, что просто с души воротит… Превращают народ поголовно в быдло! Приучают к окопному юмору. Приучают смеяться над скабрезностями.
— И что ты предлагаешь? Запретить? Почему ты сам-то молчишь? Ты ведь работаешь на телевидении…
Юрок растерялся:
— Откуда я знаю… Я просто делюсь своим…
— Дурным настроением?..
— …опасением, дурак! Конечно, я не могу орать об этом на каждом углу. Я ведь все-таки там деньги получаю… Но с вами-то я могу поделиться тем, что у меня наболело на душе? Ведь все идет к упадку! Надо что-то делать. Мы не должны сидеть сложа руки…
— Да ты, брат, просто диссидент. А, знаешь, что у нас всегда любили делать с диссидентами?
— Знаю. Их сажали в психушки или больно поколачивали. Но, повторяю, мы просто не можем бездействовать.
— Конечно, не можем. Давай устроим демонстрацию. Шумную демонстрацию из трех человек. Или в знак протеста по примеру шестидесятников прикуем себя за яйца цепями к кремлевским курантам…
— Не говори никогда при мне о яйцах! — истерично вскричал Юрок и, повернувшись ко мне, уже другим голосом: — Сережа, кто готовил
— Нет! — сказал Алекс. — Не шути этим. Его призвание в другом. Наш Бахметьев художник. Настоящий художник! Не чета всяким Шварцам и Энгельгардтам…
— Спасибо, — ответил я. — Мне остается в ответ на твои неумеренные восхваления, сказать тебе, что ты гений, старик!
— И потом, — продолжил Алекс, — выяснилось, что Серега знается с нечистой силой. Ты с ним поосторожней… Гляди, вот возьмет сейчас и сглазит тебя, дурака. И не видать тебе твоих тридцати сребреников! Выкинут тебя с телевидения к чертям собачьим. Наш Серега, он все может…
Юрок бросил на меня быстрый взгляд:
— Тогда почему бы тебе не сглазить своих врагов? Симеона Шварца, Илью Лизунова, и этого, как его… который еще любит так много говорить о своем патриотизме и который оттяпал для своей студии у детей двухэтажный особнячок в центре Москвы. Сглазь их к едрене фене! И ты в дамках! Да и детишки скажут тебе спасибо.
— А у Сереги нет врагов, — ответил за меня Алекс, — самый главный враг Сереги — это он сам.
Я разливаю водку. Мы обмениваемся ласковыми взглядами, чокаемся, выпиваем и с удовольствием закусываем. Я замечаю, что абстинент Алекс пьет наравне со всеми.
Некоторое время мы молчим, обдумывая очередной словесный пассаж.
— Задница! — вдруг громко вскрикивает Юрок. От неожиданности Алекс давится куриной костью, и мне приходится несколько раз кулаком хлопнуть его по могучей спине. Алекс после каждого удара гудит, как контрабас.
— Задница, — повторяет Юрок, — огромная круглая женская задница! — Он закрывает глаза и раскачивается на стуле. — Огромная, нежная, чувственная и жаркая жопа! Вот что определяет на Востоке страстное любовное чувство. Задница на Востоке — мерило красоты, мерило привлекательности и женской прелести. И моей чуткой натуре близко это представление о прекрасном.
— А я люблю худеньких, — мечтательно прищуривается Алекс. — Просто обожаю, знаете, таких тщедушненьких, слабогруденьких, сухопареньких, костистеньких….
— Ты любишь убогих?! Ты что, извращенец? Не понимаю, как можно трахать немощных? — возмущается Юрок. В его голосе звучит презрение.
Алекс настаивает на своем праве спать с жилистыми и костлявыми женщинами:
— Они злее в постели… И техника выше. Должны же они как-то компенсировать отсутствие грудей и жопы! И потом, с такими женщинами чувствуешь себя в постели этаким титаном секса… Плутоном, так сказать, любовных ристалищ.