Меморандум киллеров
Шрифт:
Словом, буря разразилась.
Межинов чувствовал себя побитой собакой. Тут же примчавшийся Вадим Лыков, не собираясь защищать коллегу, тем не менее постарался смягчить начальственный гнев, сменить его если не на милость, то хотя бы на более нейтральную реакцию. Предложил даже провести отдельное расширенное совещание по данной проблеме, поскольку вопрос действительно давно назрел. Готов был даже сам стать основным докладчиком. Ну, говорить-то Вадька умеет, ему не занимать стать…
Вячеслав Иванович маленько стих, пообещав своим заместителям подумать.
И тут, совсем уже поздно вечером — Грязнов безуспешно пытался вызвонить Турецкого, чтобы поделиться с другом своими горестями, но нигде его не нашел, а мобильник
Не сдержался, значит, чертов Юрка, понял наконец Турецкий. Да оно, в общем-то, и мудрено выдержать такое. Тем более что и опасение Александра Борисовича едва не сбылось, о чем Юрка, конечно, промолчал, а вот Филипп сообщить не преминул — в порядке отчета. Но, с другой стороны, такая информация теперь давала возможность и Турецкому оправдаться перед другом. Видишь,» мол, теперь, Славка, насколько приходится быть предельно внимательным и осторожным, а информация все равно просачивается. Ну и так далее.
А вот Почему Грязнов вчера так и не смог дозвониться до Турецкого, на то тоже была важная причина. Рассказывать о ней Александр Борисович сейчас Вячеславу Ивановичу не собирался, поскольку был действительно занят. Он посетил одного своего знакомого, о котором, кстати, слышал и Славка, а если случайно и «пересекался», то даже и не знал, что заочно давно знаком. Человек этот, которого Турецкий звал просто Геной, являлся одним из главных действующих лиц в Службе собственной безопасности ФСБ. Вот Александр Борисович, предварительно, естественно, заручившись согласием, и отбыл в Южный округ столицы, где находилась конспиративная квартира Гены. И помимо других важных вопросов назвал ему Пашу Вострецова из УФСБ по Москве и области, а также Валеру Коныгина, ромадиновского заместителя в ГУСБ МВД, то есть тех, с кем сам встречался на вечеринках в МУРе. Гена обещал посмотреть и подумать. Вот пока и все, но и этого совсем немало. Правда, для Славки пока — слабое утешение. Однако как посмотреть, будущее покажет.
А что положение у Грязнова на сей момент действительно аховое, это понятно. Просто так, по собственному капризу, покаянные заявления начальству не пишут…
Но как-то ж все равно надо было выводить его из этого пришибленного состояния. Александр Борисович знал только один реальный способ, причем безотказный во всех случаях жизни, — вышибать клин клином. И пока Славка печально излагал свои ближайшие перспективы, Турецкий как-то невольно вернулся к одной своей идее, которая недавно мелькнула у него, но чуть было не угодила в корзинку для мусора. Она показалась тогда настолько абсурдной по сути своей, что он… действительно едва не отбросил ее. А не отбросив, — по устойчивой привычке додумывать до конца любые мысли, подсказанные интуицией, — теперь и сам удивился ее неожиданной смелости. Нет, не так уж она и абсурдна, оказывается… Но ее нужно не столько обдумывать, сколько обговаривать, вот в чем дело. И, естественно, не с собой и не только с тем же Славкой, который пребывал теперь уже в расстроенных чувствах и полной растерянности.
— Одним словом, Саня, — с невыразимой грустью сознался Вячеслав, подводя итог, — кругом у меня сплошной облом…
— И ты нашел единственный для себя выход… — в тон ему продолжил Турецкий.
— А что бы ты посоветовал? — без всякой надежды спросил он. — Разве есть другой?
— Славка, — чуть улыбнулся Александр, — есть, конечно, еще один: пустить себе пулю в лоб. Но я тебе хочу напомнить ста-арый анекдот, ты только успокойся на минуточку и послушай… История такая. К одному известному балагуле — ты знаешь, это извозчик в еврейском местечке — приходит маленький мальчик и говорит, что его послал папа, чтобы господин бала-гула сделал из него тоже настоящего балагулу. На что этот, ну, ты представляешь — два метра росту, метр в плечах, кулаки-кувалды, обросшие рыжим волосом, — он, конечно, хохочет от такой нелепости. А мальчик плачет, говорит, что папа его прибьет, если он таки не станет теперь балагулой. Наконец, наш рыжий — извини, он тоже рыжий — осознал ответственность и говорит, что так и быть, устроит сейчас мальцу экзамен. Выдержит — будет его учить, ну а нет — таки нет. И говорит: «Вот ты выехал у в степ и у тебе сломался ос телеги. Что будешь делать?» — «Возьму другой ос», — отвечает мальчик. «У тебе нет другой ос!» — кричит балагула. «Тогда возьму гвоздик и…» — «У тебе нет гвоздика!!» — «Возьму вировочку и…» — «У тебе нет никакой вировочки!!!» Словом, стоит сплошной рев — мальчик рыдает, а балагула в ярости. «Дядя балагула, — плачет мальчик; — ну, я такой дурной, а что будет делать настоящий балагу-ла?» — «О! Настоящий? Таки он возьмет другой ос… ах да… Ну таки он возьмет гвоздик… ах да… Тогда он возьмет вировочку!.. Слушай, а что ты ко мне пристал, сопляк?! Плохо! Таки очень плохо!»… Славка, что я могу сейчас тебе подсказать?!
— Верно, — кивнул Грязнов и вдруг улыбнулся: — Таки совсем плохо…
— Но бывает гораздо хуже. Давай выпьем по маленькой. Костя обещал позвонить. А между прочим, Вячеслав, — копируя наставительный меркуловский тон, заметил Турецкий, — скажу тебе по секрету, что если твоя беда не стала трагической неожиданностью для Кости, значит, у него есть некие соображения на этот счет. Дай-ка я ему все-таки позвоню.
Ни кабинет, ни приемная не отвечали, а дежурный на проходной сказал, что Меркулов уже уехал. Вот те на! Александр набрал мобильный номер, и после двух долгих сигналов Костя отозвался:
— Ну, чего всполошились-то? Я уже поднимаюсь… Турецкий, а почему у тебя в доме вечно лифт не работает?! Что за неуважение к старшим, черт побери?!
— Открываю! — закричал Турецкий и, обернувшись к Грязнову, добавил: — А совет для тебя, Славка, у меня тоже «таки есть». Если Костя одобрит…
2
Подводили итоги уже под утро.
Грязнов, не стесняясь больше, вылил сам на себя весь ушат помоев, накопленных в собственной душе. Причем сделал это с каким-то даже мазохистским злорадством, считая, что терять ему все равно нечего, а правда — всегда дороже.
Он и не представлял себе, что друг Саня может что-то еще добавить к тому, в чем искренне бичевал себя Вячеслав Иванович. И Саня добавил, да так, что Грязнову показалось, что на него уже рухнул потолок — настолько потемнело в глазах. Хорошо хоть коньяк под рукой еще оказался, разжал немного спазм, перехвативший горло.
— И ты об этом знал? — с невыразимой горечью только и сказал Грязнов.
— Не знал, а узнал, — поправил его Турецкий. — Недавно, если тебе угодно. И успокойся, здесь не порка, а военный совет. Так что соберись, сделай милость. Можно подумать, мы с Костей испытываем особое удовольствие.
— А ты меня, Саня, к своим темным делишкам, тоже сделай такое одолжение, не пристегивай. Оба хороши… понимаешь… Исповедь нашего, — он нарочито подчеркнул последнее слово, явно придавая ему особое значение, — Вячеслава подсказывает мне, что, возможно, вопреки складывающемуся в некоторых отдельных кабинетах мнению о том, что постоянные перетряски и перестановки в правоохранительной системе способствуют улучшению их деятельности, не имеют под собой ни малейшего основания.
— Костя, это лекция? — небрежно спросил основательно уже подуставший Турецкий.