Мемориал
Шрифт:
Вдруг отдельно стоящие носилки задержали его взгляд. Там лежало тело, накрытое холстом, а из-под холста видна была ряса и ноги в старых башмаках.
— Кто сей? — спросил батюшка у стоящих рядом мужиков.
— Да это ж отец иеромонах, Пётра, что намедни помер. Али ты не знал?
Сергий стоял, словно обухом оглушённый. Всё рушилось. Умер Старец, и вместе с ним обрывалась тонкая нить тайны, умирала надежда увидеть Книгохранилище.
С трудом Сергий почувствовал, что его кто-то дёргает за рукав.
— Отче, мне сказать что-то нужно тебе.
— Что? — Сергий обернулся. Перед ним, будто в тумане, стоял неброско, но чисто одетый человек, по виду — подьячий.
— Что? — снова спросил поп.
Тот незаметно усмехнулся.
— Гермес, — тихо сказал он и поднёс перст к устам.
Долго стучали в ворота. Княжий двор стоял посреди окраинной слободы, словно крепость, ограждённый высоким частоколом. Наконец распахнулась окованная железом калитка.
— Уснул что ли? — сурово сказал провожатый привратнику. — Я уж думал, что ты помер.
— Дык … — ответил тот, разводя руками, ероша невероятно спутанные лохмы и хлопая глазами. И пока он силился что-то пробормотать, гости уже прошли мимо него в хоромы.
— Я уже десять лет служу у бояр Бельских приказчиком. Они здесь бывают нечасто, а пригляд хозяйский нужен. Двор большой, а работнички — сам видел какие. Садись.
Отец Сергий уселся на боковую лавку. Княжий покой казался огромным, будто не жилой дом, а церковь. По стенам шли слюдяные окна, большие, как в доме архиерейском. Вдоль стен стояли лавки, покрытые коврами; посреди залы большой стол окружали диковинные резные стулья со спинками. В углу высилась печь, сверкающая муравлёными изразцами: всякие дивные травы и звери играли на них изумрудными отблесками. А в углу висел громадный Нерукотворенный Образ Спасителев в золочёном окладе; от лампады шло яркое алое сияние.
— Нравится? — усмехнулся приказчик. — Это, батюшка, ветхое всё. Ветхое, менять надо. — Он уселся рядом, оправил красивый коричневый польский кафтан, вытянул ноги в чёрных с прозеленью сапожках.
— А менять не приходится. Да и зачем, коли хозяева только изредка заезжают? Но для нас это к лучшему. Дом старый, комнат множество, закоулков ещё больше. Сейчас, погоди-ка.
Вышел из комнаты, крикнул кому-то в переходе, чтобы не беспокоили, вернулся. Кивнул Сергию: «Пошли», а сам взял с подоконника светильник масляный и затеплил его пред образом.
— Помолимся, батюшка.
Отец Сергий прочитал «Царю Небесный» и они углубились в переходы. Дом стоял безмолвный и тёмный, но живой: в нём слышалось какое-то дыхание, потрескивание, шорохи. Зашли под лестницу, приказчик отворил дверь, и они по каменным ступеням спустились в подклет. В комнате на полках стояла медная посуда, горшки.
Вожатый закрыл на засов входную дверь, потом вытащил у одной из полок какие-то два клина слева, потянул и…
Ряд полок отошёл целиком, легко, точно деревянная дверь. А за этой дверью поп в изумлении увидел белокаменную стенку. Посреди неё чернела железная дверь: из толстых перекрещенных полос и листов.
— Здесь не замок. Засов выворачивается целиком из стены. Открыть невозможно, если секрета не знать. Смотри.
Он вынул засов и положил его рядом. Дверь открылась бесшумно, стоило лишь слегка потянуть за кольцо.
— Если помру, не забывай смазывать засовы и петли; делай это не реже раза в месяц, а то потом не войдёшь.
Неверным дрожащим пламенем светильника озарилась маленькая потайная камора. Она была сплошь каменная, с полукруглым сводом. Места в ней хватало лишь для огромного сундука и двух сидений, каждое о четырёх ножках.
Приказчик вытащил из-под сундука ключ и отомкнул замок.
— Сундук не железный. Стальной. Ключ всегда клади на то же место, под торец.
— А почему здесь не холодно? Ведь мы в земле; сырость должна быть.
— Зв стеною, где сундук, большая печь кухни. А вверху под сводом вытяжка. Смотри — видишь, на ней частая решётка? Приглядывай, чтоб не портилась. Это от мышей. Хотя сундук надёжный, но незачем хвостатую пакость разводить. Как знать, может сюда ещё книги попадут; немного места ещё есть. А для книг мыши — второй враг.
— А первый кто?
— Человек. Ну ладно, теперь гляди.
Тяжкая крышка отвалилась, провожатый закрепил её сбоку особым крючком за скобу в стене. Крышка стала как влитая. Изнутри крепилась откидная доска. Одно движение — и получился маленький стол.
Приказчик в особое углубление на нём поставил светильник, скобою закрепил, чтобы не свалить на книги. А книг внизу было множество. Большие стояли прямо, те, что поменьше, лежали ровными стопами.
— Сам ковчег кипарисный. Доска-стол — тоже. Перед тобою — одна из семи частей Либереи. Её имя — «Илион». Тут собрана еллинская премудрость, а также труды, о Елладе повествующие. Всего книг сорок семь, да тетрадей девятнадцать. Перечень слева, в этой вот маленькой книжице.
Он достал из левого угла книжку в переплёте.
— Тут есть ещё страницы. Попадутся новые книги — будешь записывать сюда.
Сергий почувствовал в руках тяжесть пергамена и металлических креплений, твёрдость досок и гладкость кожи. Раскрыл книгу. Названия шли под цифирью, одно под другим. Записи были большей частью по-гречески да по-латыни. Но попадались и русские заголовки: «Троянское сказание»… «Гермес»… «О злате»… «Цветник»…
— Книг отсюда не выносить, читай здесь. Как соберёшься читать — одевайся теплее. Это лишь по первости кажется, что тут не холодно, а час просидишь — окоченеешь. Читай не больше двух часов, а то ослепнешь. Лампу заправляй вот до этого деления. На случай моей смерти я тебя в распорядители записал. Познакомься со стражей. Ходить будешь через калитку, ключ дам. Во дворе пара псов, сейчас пойдём — ты их прикормишь, чтобы знали тебя и не разорвали.
Если, не дай Бог, начнут дом переделывать, будешь книги выносить по ночам. Покажу тебе чёрный ход и ключ к нему. Ну, хватит. Давай сюда книжку. Пошли знакомиться с собаками и с людьми. О других частях Либереи тебе другие расскажут. Слово то же: «Гермес».
А в архиерейском доме сидел, склоняясь над тетрадью, сирийский диакон, и всё чертил, чертил по-арабски: «Мы отчаялись за себя, ибо, живя посреди города, видели всё своими глазами. Но особенно наши товарищи, с нами бывшие — настоятели монастырей из греков, которые и без этого мора всегда трепетали за себя, теперь постоянно рыдали перед нами, надрывая нам сердца и говоря: «Возьмите нас, и бежим в поля отсюда!» Мы отвечали им: «Куда бежать нам, бедным чужестранцам, среди этого народа, языка которого мы не знаем? Горе вам за эти мысли! Куда нам бежать от лица Того, в руке Которого души всех людей? Разве в полях Он не пребывает, и нет Его там? Разве Он не видит беглецов? Без сомнения, мало у вас ума, невежды»… Мало того, что мы уже два года удалены от родины и находимся в отлучке из своих домов, от семейных и друзей, — в довершение мы ещё испытали все эти ужасные горести и бедствия. О Боже! Наши души растерзаны, наше удаление от родины затянулось надолго, доколе мы будем на чужбине? Не дай кому-либо из нас умереть прежде уплаты долгов, о Источник щедрот и благ! Помилуй нас бедных!»