Мемуары (1887-1953)
Шрифт:
– Вы правильно сделали, – сказал наконец городовой. – Я буду молчать, но, ежели присягу потребуют, скажу. Лгать – грех.
С этими словами, потрясенный, он вышел.
Пуришкевич побежал за ним.
В этот миг пришел камердинер сказать, что тело Распутина перенесли к лестнице. Мне по-прежнему было плохо. Голова кружилась, ноги дрожали. Я с трудом встал, машинально взял резиновую гирю и вышел из кабинета.
Сходя с лестницы, у нижней ступеньки увидел я тело Распутина. Оно походило на кровавую кашу. Сверху светила лампа, и обезображенное лицо видно было четко. Зрелище омерзительное.
Хотелось закрыть глаза, убежать, забыть кошмар, хоть на миг. Однако к мертвецу меня тянуло, точно магнитом. В голове всё спуталось. Я вдруг точно помешался. Подбежал и стал неистово бить его гирею. В тот миг не помнил я ни Божьего закона, ни человеческого.
Пуришкевич впоследствии говорил, что в жизни не видел он сцены ужаснее. Когда с помощью Ивана он оттащил меня от трупа, я потерял сознание.
Тем временем Дмитрий, Сухотин и Лазоверт в закрытом автомобиле заехали за трупом.
Когда Пуришкевич рассказал им о том, что случилось, они решили оставить меня в покое и ехать без меня. Завернули труп в холстину, погрузили в автомобиль и уехали к Петровскому мосту. С моста они скинули труп в реку.
Когда я очнулся, показалось, что я то ли после болезни встал, то ли после грозы свежим воздухом дышу и не могу надышаться. Я словно воскрес.
Убрали мы с камердинером Иваном все улики и следы крови.
Приведя квартиру в порядок, я вышел на двор. Надо было подумать о другом: придумать объяснение выстрелам. Решил сказать, что подвыпивший гость прихоти ради убил сторожевую собаку.
Я позвал двух лакеев, выбегавших на выстрелы, и рассказал им всё, как есть. Они выслушали и обещали молчать.
В пять утра я уехал с Мойки во дворец великого князя Александра.
Мысль, что первый шаг ко спасению отечества сделан, наполняла меня отвагою и надеждой.
Войдя к себе, увидел я шурина своего Федора, не спавшего ночь и с тревогой ожидавшего моего возвращения.
– Наконец, слава Тебе, Господи, – сказал он. – Ну, что?
– Распутин убит, – ответил я, – но рассказывать сейчас не могу, валюсь с ног от усталости.
Предвидя, что завтра начнутся допросы и обыски, если не хуже, и что понадобятся мне силы, я лег и заснул мертвым сном.
Глава 24
1916–1917. Допросы – Во дворце у великого князя Дмитрия – Разочарования
Я проснулся в 10 утра.
Не успел я открыть глаза, доложили, что полицеймейстер Казанской части генерал Григорьев желает поговорить со мной об очень важном деле. Я поспешно оделся и перешел в соседнюю комнату, где генерал дожидался.
– Ваш визит, – сказал я ему, – вызван, вероятно, ночными выстрелами у нас в доме.
– Совершенно верно. Я пришел узнать подробности дела. Вчера вечером не было ль у вас Распутина в числе приглашенных?
– Распутин у меня никогда не бывает, – отвечал я.
– Видите ли, выстрелы прозвучали тогда именно, когда объявлено было об его исчезновении. Начальство приказало выяснить немедленно, что случилось у вас ночью.
Если выстрелы на Мойке свяжут с исчезновением Распутина, дело плохо. Я должен обдумать ответ и взвесить каждое слово.
– Да с чего вы взяли, что Распутин исчез?
Из рассказа генерала Григорьева выходило, что городовой, до смерти перепуганный, всё ж передал начальству неосторожные слова Пуришкевича.
Я, как мог, старался казаться равнодушным. Уговор у нас был молчать об убийстве в силу всех сложностей политических. Ведь же надеялись мы, что удастся скрыть концы в воду.
– Я очень рад, генерал, – ответил я, – что вы лично пришли узнать обо всем. Иначе рапорт бестолкового квартального стал бы причиной досаднейшего недоразумения.
И наплел я генералу с три короба про пьяного стрельца и убитую собаку. И прибавил, что, когда пришел на стрельбу городовой, Пуришкевич, последний из гостей, бросился к нему и понес что-то несусветное.
– Не знаю, об чем там они говорили, – продолжал я, – но, судя по вашим же словам, Пуришкевич был вдрызг пьян и, рассказывая о собаке, верно, сравнил ее с Распутиным и пожалел, что убили собаку, а не его. Квартальный, видимо, недопонял.
Генерал, казалось, удовлетворился моим объяснением, однако захотел знать, кто еще, кроме великого князя и Пуришкевича, был у меня на пирушке.
– Предпочитаю не отвечать, – заявил я. – Не желаю, чтобы по делу столь маловажному моих гостей замучивали допросами.
– Благодарю вас за объяснения, – сказал генерал. – Я так и передам все шефу.
Напоследок я сказал, что хотел бы лично увидеть господина директора департамента полиции, и просил назначить мне день.
Только он ушел, меня вызвали к телефону. Звонила м-ль Г.
– Что вы сделали с Григорьем Ефимычем?! – закричала она.
– С Григорьем Ефимычем? А в чем дело?
– Как в чем? Разве он не к вам вчера вечером поехал? – настаивала Г. Голос ее дрожал. – Да где ж тогда он? Бога ради, приходите скорей, я с ума схожу.
Говорить с ней мне вовсе не улыбалось. Деваться, однако ж, было некуда. Полчаса спустя я вошел к ней в гостиную. Она подлетела ко мне и проговорила, задыхаясь:
– Что вы с ним сделали? Говорят, его убили у вас! Говорят, вы-то его и убили!
Я попытался ее успокоить и рассказал ей свою байку про застреленную собаку.
– Ужасно! – воскликнула она. – Государыня с Анютой уверены, что ночью у себя дома вы его убили.
– Телефонируйте в Царское, – сказал я. – Попросите государыню принять меня. Звоните немедленно.