Мемуары (1887-1953)
Шрифт:
Сестра Дмитрия, великая княгиня Мария Павловна, приехала из Пскова, где размещался штаб Северного фронта. Она рассказывала, с каким неистовым восторгом встречена была войсками весть об убийстве. Никто не сомневался, что теперь-то государь найдет себе людей честных и преданных.
Спустя несколько дней меня вызвал председатель Совета министров Трепов. Встречи я ждал с нетерпением, но и тут был разочарован. Трепов призвал меня по приказу царя, желавшего узнать, кто убийца.
Меня под охраной привезли в министерство внутренних дел. Министр принял меня запросто и просил говорить с ним дружески, а не казенно.
– Полагаю, – сказал я, – вы вызвали меня по приказу императора?
– Именно так.
– Стало быть, все слова мои будут переданы его величеству?
– Разумеется. Я ничто не скрою от своего государя.
– Тогда неужели я доверюсь вам? Даже если и убил я Распутина? Неужели назову имена товарищей? Соблаговолите передать его величеству, что убийцы Распутина преследовали одну цель: спасти царя и Россию. А теперь, ваше превосходительство, – продолжал я, – позвольте задать вопрос вам лично: так ли необходимо терять драгоценное время на розыски убийц, когда каждая минута дорога и надо Россию спасать, Россию! Посмотрите, как ликует народ, узнав о смерти Распутина, и как беснуются распутинцы. А что до государя, он, я уверен, втайне тоже рад и надеется теперь на вашу общую помощь, чтобы выйти из тупика. Так объединитесь и помогите, пока не поздно. Неужели никто не понимает, что мы накануне страшных потрясений и только коренные перемены во всем решительно, во внутренней политике, в монархии, и в самом монархе и семье его смогли бы спасти нас от чудовищной революционной волны, которая вот-вот на Россию нахлынет?..
Трепов слушал внимательно и удивленно.
– Князь, – сказал он, – откуда в вас подобные идеи и силы?
Я ничего не ответил, на том и кончилось.
Беседа с Треповым была последним нашим призывом к властям.
А участь великого князя Дмитрия и моя всё не могла решиться. В Царском совещались.
3 января тесть мой, великий князь Александр Михайлович, приехал из Киева, где находился он в качестве командующего военной авиацией. Узнав, что угрожает нам, он телефонировал в Царское Село императору и просил принять его. По дороге в Царское он заехал ненадолго к нам.
В результате хлопот великого князя генерал Максимович привез Дмитрию приказ немедленно оставить Петербург и ехать в Персию под начало генерала Баратова на турецкий фронт. Генерал Лейминг и адъютант его величества граф Кутайсов должны были сопровождать великого князя. Поезд отходил в два пополуночи.
Мне также предписывалось покинуть Петербург. Наше имение Ракитное указано было мне как место постоянного пребывания. Ехать надлежало мне, как и Дмитрию, этой же ночью в сопровождении офицера-наставника пажеского корпуса капитана Зенчикова и агента охранки Игнатьева. Везти меня следовало изолированно, как арестанта.
Больно было нам с Дмитрием расставаться. Четыре дня вдвоем под арестом связали нас прочней долгих лет дружбы. Мечты погибли и надежды рухнули! Где и когда свидимся мы теперь? Будущее было темно. Мрачные предчувствия мучили нас.
Ночью в половине первого великий князь Александр Михайлович заехал за мной везти меня на вокзал.
Вход на перрон для публики был закрыт. На каждом углу жандармы.
С тяжелым сердцем сел я в вагон. Прозвенел звонок, локомотив пронзительно свистнул, перрон дрогнул, поплыл, исчез... А вскоре в зимней ночи исчез Петербург. Поезд устремился во мрак по пустым заснеженным равнинам.
И погрузился я в свои грустные мысли под монотонный перестук колес.
Глава 25
1917. Ссылка в Ракитном – Первый этап революции – Отречение Николая II – Его прощание с матерью – Возвращение в Петербург – Странное предложение
Путешествие было долгим и нудным, но на месте, к счастью, ожидали меня отец с матерью и Ирина. Предупрежденные великим князем Александром Михайловичем, они уехали из Крыма в Ракитное, оставив дочку нашу с няней в Ай-Тодоре.
Я знал, что письма мои досматриваются, и писал родным кратко, о пустяках. О важном они узнавали стороной, неполно и тем более беспокоились. Окончательно смутили и сбили с толку их две телеграммы. Одна из Москвы от великой княгини Елизаветы Федоровны, так звучавшая:
«Молитвами и мыслями вами. Да благословит Господь вашего сына патриотический подвиг».
Другую прислал из Петербурга великий князь Николай Михайлович. Телеграмма такая:
«Труп найден. Феликс покоен».
Мое участие в убийстве Распутина уже, стало быть, признанный факт.
Ирина рассказала, что в ночь на 30 декабря она проснулась, и было ей видение: Распутин по пояс, гигантского роста, в голубой рубашке с вышивкой. Миг – и призрак исчез.
Слух обо мне облетел всю округу, и повалили любопытные. Велено было, однако, никого не впускать.
Вскоре прибыл ко мне генеральный прокурор, ведший следствие. Свидание наше напоминало сцену из водевиля. Явится, думал я, важный чиновник, будет нападать на меня. А вбежал смущенный гость, разве что в объятия не кидался! За обедом он встал с бокалом шампанского в руке, сказал патриотическую речь и выпил за мое здоровье. Когда заговорили об охоте, отец спросил его, охотился ли он когда-нибудь. «Нет, – добросовестно отвечал чиновник, – никогда никого не убивал». И тут же, заметив свою бестактность, густо покраснел.
После обеда говорили мы наедине. Сперва он ходил вокруг да около, не зная, как приступить к делу. Я помог ему, объявив, что в Петербурге уже сказал, что имел, и более добавить мне нечего. Он вздохнул с облегчением и за всё время нашей дальнейшей двухчасовой беседы о Распутине не упомянул ни разу.
Жизнь в Ракитном была однообразна. Главное развлечение – сани. Мороз и солнце, дни стояли чудесные; катались мы в открытых санях и на морозе тридцатиградусном не мерзли. По вечерам – чтение вслух.
А из Петербурга приходили вести одна другой тревожней. Мир сошел с ума и погибал на глазах.
12 марта грянула революция. В Петербурге стрельба и пожары. Почти вся армия и полиция перешли на сторону революции. То же и казаки конвоя – цвет лейб-гвардии.
После долгих обсуждений с советами рабочих и солдатских депутатов образовали Временное правительство с князем Львовым во главе. Социалисты выдвинули Керенского министром юстиции.
В тот же день император отрекся от престола. Не желая покидать больного сына, царь передал престол брату, великому князю Михаилу. Текст царского манифеста известен, однако ж не могу не напомнить благородные его слова: