Мемуары белого медведя
Шрифт:
— В одной из испанских газет написали: «Ее пленительные женственные формы и невинное серьезное лицо в обрамлении белокурых волос очаровали публику». Соображаешь, о ком речь?
Разумеется, я догадалась, и мои щеки запылали огнем.
— Да-да, вот именно, о тебе. Твой номер воодушевил публику страны, которая отменно разбирается в ослах. Это чудесно! Я понимаю испанский язык, моя мать была кубинкой. Ты уже слышала о латиноамериканской страсти?
Я озадаченно смотрела на нее, не понимая, к чему она клонит.
— Хочешь, научу танцевать танго? Поставишь новый номер с элементами танго, полетишь в Аргентину и будешь срывать там бурные аплодисменты.
Она положила руки на мои бедра, стала напевать мелодию танго и показывать первые
— На улице ничуть не прохладнее, чем в фургоне, но там хотя бы прилечь можно. Пойду к себе.
С этими словами я хотела убежать от своей спасительницы, однако та отвечала:
— Язык остается горячим даже на Северном полюсе.
В ту ночь я узнала, насколько толстым может быть человеческий язык.
Научившись тогда от этой акробатки, как остановить время поцелуями, я больше не вкушала подобных наслаждений в объятиях представительниц своего пола. Та латиноамериканская ночь закончилась, повторилась она только много лет спустя.
Директор цирка безуспешно искал идею для нового номера, который мог бы удовлетворить ожидания публики. Меня хотели видеть на сцене и в следующем сезоне. Решив, что пора наконец проявить инициативу, я предложила директору поставить для меня номер с хищниками.
Стоит тебе заподозрить хотя бы самый ничтожный намек на опасность, нужно сразу принимать меры. Это самое важное в работе с хищниками. Следует знать, что одной лишь смелостью результатов не добьешься. Даже если я была в превосходной форме, мне все равно приходилось то и дело прерывать репетицию, если, к примеру, леопард был в дурном расположении духа. От меня требовалось сохранять спокойствие, наполнять пустоту другими заботами и с нетерпением считать дни до премьеры. Это можно сравнить со скалолазанием во время снегопада. Тот, у кого вдруг разыграется честолюбие, сильно рискует. В таких условиях страх защищает нас от гибели. Я никогда не приближалась к хищникам, если ощущала в себе малейшие признаки страха, но спустя несколько дней простоя давление начальства начинало зашкаливать. Директор недовольно шипел на меня:
— Ты почему не работаешь? Вчера не работала, сегодня опять ничего не хочешь делать.
Мастеру, который прекрасно понимал меня, приходилось делать знак рукой директору, чтобы тот оставил нас в покое.
Однажды словно из ниоткуда появились полицейские и увели Мастера. Несколькими днями позже директор рассказал, что, оказывается, Мастер планировал эмигрировать. Тогда слово «эмиграция» звучало для меня как имя привидения. Директора волновали совсем другие вещи, нежели его подчиненных. Он в отчаянии обвел взглядом цирковых служителей, будто пытался отыскать на их лицах ответ.
— Что мне делать? Полиция уже допросила меня. Я им сказал, что следующий сезон будет для нашего цирка провальным, потому что без номеров с дрессированными зверями к нам никто не пойдет! На что один из полицейских иронично возразил: «Почему это? У вас ведь есть новая молодая укротительница хищников. Старый укротитель ей больше не нужен».
— Иронично он говорил или нет, не имеет значения. Мы выкрутимся. Не волнуйтесь! Я справлюсь.
— Ты же ничего не умеешь.
— Мастер так многому меня научил, что в новом сезоне я смогу выйти на арену одна.
Директор ошарашенно уставился на меня. Спустя несколько секунд на его лице возникло выражение невозмутимости, которое, вероятно, являлось обратной стороной его отчаяния.
Мой новый номер удался. Поскольку я знала, что до уровня профессионала мне еще далеко, я свела свой выход на арену к простейшим трюкам. Я надела яркий блестящий костюм и попросила светотехника и музыкантов создать на арене атмосферу, пробуждающую фантазию. Леопард, бурый медведь, лев и тигр находились в некоем подобии комнаты. Один хищник сидел на стуле, другой на кровати. Они были гармонично распределены в пространстве. Сквозь нарисованное окно виднелись очертания полной луны в ночной дымке. Животные спокойно и медленно менялись местами. Под конец лев дал мне лапу, будто хотел пожелать спокойной ночи. Тигр издал рык, публика испугалась, я щелкнула хлыстом, и тигр замолчал. На самом деле он вовсе не пытался угрожать мне. Он просто знал, что получит кусок мяса, если в этом месте один раз громко рыкнет. Но зрители-то поверили, что я своим хлыстом уладила отношения между хищниками, и подарили мне оглушительные овации.
После шоу раскрасневшийся журналист влетел ко мне в гримерную и воскликнул:
— Это просто чудо! Хрупкая молодая женщина держит под контролем группу опасных хищников!
Я была поражена, впервые осознав, что выгляжу в глазах других молодой и хрупкой. На следующий день в одной из газет я прочла статью о том, что «хрупкая молодая женщина подчиняет хищников своей воле». На слове «хищников» я с досадой поморщилась.
Успешно выступив со смешанным ансамблем хищников, я отважилась попросить директора, чтобы он доверил мне работу с группой одних только львиц. Мое желание исполнилось, но, увы, долго руководить этой группой мне не удалось. Не сохрани я фотографий, возможно, в моей памяти не осталось бы воспоминаний о том мирном времени, которое мне довелось провести с львицами. Фотоснимки сохранить можно, а вот чувство удовлетворения нет. Кто сделал этот снимок? На нем я находилась в окружении пяти львиц. Одна лежала поперек дивана, другая из вредности или из солидарности выбрала себе жесткий деревянный стул. Ни у одной кошки на мордочке вы не увидите такого благодушного выражения, как у моих львиц. Мне казалось, они говорят: «Мы не хотим надрываться, сейчас мы отдыхаем и станем делать что-нибудь только тогда, когда у нас появится настроение».
На этом я прекращаю вспоминать о львицах. Пока есть медведи, нет причин говорить о прошлом. Возможно, лев — царь зверей, однако президент зверей — это медведь. Время львиной монархии миновало. Когда видишь десять белых медведей, стоящих в ряд, забываешь обо всех прочих млекопитающих.
До открытия занавеса оставалось всего пять минут. Я беспокойно ерзала на табуретке. Клоун то и дело поправлял воротник, Панков прихлебывал из бутылки прозрачную жидкость, его свободная рука дрожала. Заиграла музыка, семицветный свет лизнул манеж своим пестрым языком. Маркус стоял за левым боковым занавесом и ухмылялся. Он был мужем дрессировщицы хищников, которую почитает публика. Сегодня он играл роль безымянного ассистента и, кажется, был доволен своим статусом. Я обвела взглядом коллег: одни не стеснялись собственного мандража в преддверии выхода на арену, другие судорожно пытались выглядеть расслабленными. Я никогда не смотрела выступления коллег внимательно и с пристрастием. Конечно, умение прыгать под куполом, как белка, с ветки на ветку или карабкаться по канату, как обезьяна по лианам, было большим достижением гомо сапиенсов, но подобная акробатика не привлекала меня.
Перебрав кучу идей и отвергнув их, мы решили построить номер на сценах из обычной жизни. Посидеть на стуле, полежать на кровати, открыть на обеденном столе банку, чтобы выудить из нее сладости, а затем полакомиться ими. Панков умел произносить неуклюжие официозные фразы, не кривя при этом лица:
— Смысл цирка состоит в том, чтобы демонстрировать превосходство социализма.
То, что столь непохожие существа, как люди и медведи, могут вместе заниматься повседневными делами, не убивая друг друга, уже само по себе примечательно, считали мы. Отсюда и возникла идея показать простую мирную жизнь. Когда однажды Панков пришел к нам на репетицию, он заявил, что это смертельно скучно. «Лучше бы вы танцевали танго на гигантском мяче», — сказал он.