Мемуары дипломата
Шрифт:
Едва Терещенко кончил перевод последней фразы, Керенский встал и сделал знак рукой, показывающий, что наш прием закончился. Он торопливо пожал нам руки и направился к выходу. Так как мне надо было передать ему некоторые документы, то я последовал за ним и, объяснив их содержание, я сказал, что я хотел бы дать ему понять, что наше выступление внушено исключительно желанием укрепить его положение. Керенский всегда был страстным любителем театральных эффектов и, очевидно, хотел показать свое неудовольствие наполеоновской манерой, с которой он с нами простился. Когда я после того заметил Терещенко, что Керенскому незачем обращаться с союзными послами так по-кавалерийски, он сказал, что Керенскому было досадно, что мы делаем такие представления как раз в тот момент, когда он делал все возможное, чтобы исполнить наши желания. Он сказал мне далее, что Керенский немедленно после нашего приема посетил посла Соединенных Штатов и благодарил его за то, что он не был вместе с нами. Впоследствии Набоков получил предписание заявить г. Бальфуру формальный протест по поводу нашей коллективной ноты, тогда как письмо, написанное Керенским г. Ллойд-Джорджу по поводу военного положения, было задержано. Когда Терещенко рассказал мне об этом, я заметил, что если он намерен был этим наказать нашего первого министра за шаг, который серьезность положения вполне оправдывала, то это совсем детский поступок
Около середины октября германцы произвели морскую демонстрацию у острова Даго и Эзеля и высадили десант на последний в количестве около 12.000 человек; вследствие этого русское правительство обратилось к нам с просьбой послать наш флот в Балтийское море, требование, которого мы не могли удовлетворить по очевидным основаниям. Следующая выписка из моего дневника дает понятие о существе собеседований, которые я имел по этому поводу с Терещенко и Керенским.
25 октября.
"Указав на то, что морская демонстрация в Скагерраке могла бы скорее отвлечь на себя неприятельские силы, чем какие-либо операции, которые мы могли бы предпринять в Немецком море, Терещенко сказал, что он чувствовал большую неловкость, обращаясь к нам за помощью, когда Россия сама не делает никаких усилий, чтобы спасти себя. Однако ему дало смелость сделать этот шаг блестящее сопротивление, которое оказал русский флот гораздо более сильному врагу.
Я возразил, что хотя я вполне признаю доблестное поведение флота, участвовавшего в последнем сражении, однако Россия едва ли может ожидать, что мы рискнем принести в жертву наш флот, пока ее армия, численно превосходящая силы противника, оказывает лишь слабое сопротивление продвижению германцев.
В дальнейшем разговоре Терещенко сказал, что в речи, которую он намерен произнести в Совете Республики, он предполагает дать оценку роли, которую Россия сыграла в войне. Он постарается указать, что Франция, он уверен, никогда не забудет, что Россия принесла в жертву 300.000 человек, чтобы спасти Париж, и что Италия будет с благодарностью вспоминать, что давление на ее фронт было облегчено великим наступлением Брусилова. Он надеется, что сможет прибавить, что Россия также никогда не забудет помощи, оказанной британским флотом, когда ее собственному флоту грозило уничтожение.
Я сказал Керенскому, которого увидел позже в тот же день, что если бы наш флот, как уже объяснил адмирал Стенли начальнику генерального морского штаба, вошел в Балтийское море, то германский флот немедленно же удалился бы в Кильский канал, и так как наш выход мог бы быть блокирован посредством потопления германцами нескольких кораблей, то мы попались бы в ловушку.
Выражая удовлетворение проектированной нами диверсией в Немецком море, Керенский не скрывал своего разочарования. Он лично, сказал он, понимает наше положение, но трудно объяснить его все возрастающему числу лиц, которые постоянно жалуются, что союзники повернулись к России спиной. В некоторых кругах даже опасаются, что союзники замышляют заключить мир за счет России. Я ответил, что мы уже категорически отвергли это обвинение, и что он может быть уверен, что мы никогда не покинем России, если сама она не отречется первая от себя. Заключить мир за ее счет было бы самоубийством с нашей стороны. Однако едва ли можно ожидать, что мы будем доставлять ей большое количество военного снабжения, пока мы не будем иметь некоторой гарантии того, что русская армия использует его целесообразно. В ответ на выраженное им опасение, что как в Англии, так и во Франции сильно раздражены против России, я сказал, что хотя британское общество готово оценить затруднения последней, однако вполне естественно, что после падения Риги оно должно было оставить всякую надежду на то, что Россия будет принимать в дальнейшем активное участие в войне. Кроме того, некоторое раздражение, которое, быть может, оно чувствует, вызвано тем обстоятельством, что русскую армию с легким сердцем разрушают в качестве боевой силы те, кто боится, что она может быть использована против революции. Керенский возразил, что не будь выступления Корнилова, дисциплина была бы уже в значительной мере восстановлена, но что теперь всю работу восстановления приходится начинать сначала. Я сказал, что мы высоко оцениваем усилия, которые он делает для того, чтобы вдохнуть жизнь в армию, и я верю, что он может еще добиться успеха. Однако уже не остается времени для полумер, и железная дисциплина, о которой он так часто говорил, должна быть установлена во что бы то ни стало. Большевизм является источником всех зол, от которых страдает Россия, и если бы он только вырвал его с корнем, то он перешел бы в историю не только в качестве вождя революции, но и в качестве спасителя своей страны. Керенский признавал справедливость высказанного мною, но заявил, что он может это сделать только в том случае, если большевики сами вызовут вмешательство правительства путем вооруженного восстания. Так как он прибавил, что они, вероятно, устроят восстание в течение ближайших пяти недель, то я выразил надежду, что он на этот раз не упустит случая, как это он сделал в июле".
Я должен теперь возвратиться несколько назад и дать краткий очерк борьбы партий, происходившей на политической арене Петрограда. Правительство Керенского незадолго до того признало полезным призвать к жизни совещательное учреждение, которое могло бы оказать ему моральную поддержку и в то же время служить буфером между ним и Советом. Московское Государственное Совещание оказалось неудачным в смысле состава, тогда как Демократическое Совещание было отпрыском Совета. Но Предпарламент, или Совет Республики, созванный правительством в качестве предшественника Учредительного Собрания, должен был, по мнению правительства, укрепить его позицию. Эта идея, обсуждавшаяся еще в то время, когда заседало Демократическое Совещание, получила осуществление, и, прежде чем разъехалось это Совещание, было образовано ядро Предпарламента избранием 300 делегатов Совещания в качестве представителей различных демократических групп, тогда как 150 представителей так называемых буржуазных партий были введены впоследствии. Функции Предпарламента никогда не были ясно определены, но правительство дало понять совершенно ясно, что оно отнюдь не считает себя в какой-либо мере ответственным перед учреждением, которое было задумано как чисто совещательный орган.
21 октября Совет Республики был открыт Керенским речью, в которой он останавливался главным образом на необходимости созыва Учредительного Собрания в течение ближайшего месяца, восстановления боевого духа армии и подавления анархии. После избрания председателем умеренного социалиста Авксентьева, состоявшего министром внутренних дел в одном из кабинетов Керенского, Троцкий выступил с сильными нападками на правительство и заявил, что максималисты не будут работать ни с ним, ни с Советом Республики. Затем он оставил заседание в сопровождении тридцати своих непримиримых последователей. Первым вопросом, который обсуждал Предпарламент, был вопрос об эвакуации Петрограда; и вначале существовала большая надежда на то, что буржуазные и умеренно социалистические группы будут работать сообща и составят прочный блок против большевиков. В самом деле, образование такого блока давало единственную надежду на избавление от надвигавшихся опасностей. Однако критическим вопросом, на котором сосредоточился всеобщий интерес, оказалось представительство России на конференции союзников, которая должна была собраться в Париже в ноябре. В своей политической декларации, обнародованной в начале октября, правительство извещало о своем намерении принять участие в этой конференции и включить в число русских представителей делегата, пользующегося особым доверием демократических организаций страны. Эти представители, заявляло далее правительство, не только будут обсуждать вместе с представителями союзников военные вопросы, поднимаемые на конференции, но и будут также стараться выработать соглашение, основанное на принципах, провозглашенных русской революцией. Выступая с этой декларацией, правительство хотело умиротворить Совет Р. Д., не только требовавший гарантий в отношении вопросов, которые должны были рассматриваться на конференции, но и претендовавший на право быть на ней представленным. Терещенко всегда соглашался с тем, что главной работой конференции является рассмотрение вопроса о том, как могла бы быть приведена к быстрому и победоносному концу война, но в то же время он считал, что обсуждение вопроса о средствах необходимо связано с обсуждением целей. Он признавал также, что Россия не может говорить двумя языками и что он, как глава русского правительства, должен быть единственным представителем этого правительства и русского народа. Поэтому представитель демократии, как говорил Терещенко социалистам, будет играть лишь пассивную роль наряду с делегатом, назначенным правительством, и хотя он будет иметь возможность выражать ему лично взгляды русской демократии, но ему не будет разрешено проводить их путем голосования на конференции. Совет, державшийся совершенно иного взгляда на вопрос, уже избрал Скобелева, бывшего министра труда, своим представителем и снабдил его инструкциями, отражавшими ультра-пацифистские взгляды Совета. С другой стороны, союзные правительства, будучи готовы обсуждать положение с русскими делегатами не формальным образом, не хотели, чтобы вопрос об условиях мира был поднят на конференции официально. Кроме того, им не нравилась идея о присутствии на такой конференции представителя Совета. Я лично думал, что будет ошибкой с нашей стороны как воспрещать обсуждение мирных условий, так и затруднять присутствие на конференции Скобелева. Такое обсуждение, как я указывал, никоим образом не должно нас связывать, и в то же время мы можем рассчитывать, что Терещенко сумеет удержать Скобелева в надлежащих границах. Я имел двоякого рода основание желать угодить социалистам. Во-первых, хотя нельзя было ожидать, что Россия будет играть достаточно пассивную роль, однако нашим долгом было попытаться удержать Россию в войне для того, чтобы ее богатые рессурсы не были использованы Германией. Во-вторых, я боялся, что если мы оттолкнем более умеренных социалистов в оппозицию, то мы будем способствовать победе большевизма.
31 октября Терещенко произнес в Совете Республики речь, в которой не только определенно выступал против претензии Совета Раб. Депутатов на отдельное представительство на конференции, но и порицал в не очень сдержанных выражениях инструкции, которые Совет дал Скобелеву. Тогда как его речь не шла настолько далеко, чтобы удовлетворить правых, социалисты выражали неудовольствие по поводу того, что его непримиримая позиция по вопросу об их инструкциях сделала сотрудничество между правительством и демократией почти невозможным. В последовавших прениях Терещенко подвергся резким нападкам, и на следующий день Скобелев заявил Керенскому, что если правительство не пошлет в Париж кого-нибудь другого, то революционная демократия откажется от всякой мысли о представительстве на конференции. Лидеры различных демократических групп, с которыми советовался Керенский, единогласно поддерживали Скобелева и предупреждали Керенского, что если на конференцию отправится Терещенко, то отношения левого крыла Совета Республики к правительству будут серьезно испорчены.
Глава XXXI
1917
Слухи о большевистском восстании. — Поражение правительства во Временном Совете. — Выступление большевиков. — Исчезновение Керенского. Бомбардировка Зимнего дворца. — Арест министров. — Образование большевистского правительства. — Конец Керенского. — Большевики становятся хозяевами севера России
Слухи о большевистском восстании циркулировали уже в течение нескольких недель, и все ожидали, что оно произойдет за несколько дней до Всероссийского Съезда Советов. Терещенко даже полагал, что большая часть войск гарнизона стоит на стороне большевиков, но Керенский держался более оптимистических взглядов. В наших последних разговорах с ним он не раз восклицал: "Я желаю только того, чтобы они вышли на улицу, и тогда я их раздавлю". Я уже приготовился к тому, что Терещенко выедет в Лондон 8 ноября по пути на Парижскую конференцию, и что мы будем сопровождать его, так как правительство желало посоветоваться со мной по вопросу о положении в России.
Мне кажется, что я помогу читателям проследить развитие событий в течение двух последних месяцев, которые я провел в России, если я изложу их в виде нижеследующих извлечений из своего дневника:
2 ноября.
"Терещенко, которого я встретил сегодня после обеда в Совете Республики, сказал мне, что Скобелев сегодня говорил более примирительно и заявил, что инструкции, полученные им, представляют собою не требования, но пожелания русской демократии относительно позиции, которая должна быть занята ее делегатом в том случае, если затронутые в этих инструкциях вопросы будут обсуждаться на конференции. Вопрос о том, будет ли сопровождать его Скобелев в Париж, как он добавил, не будет решен до окончания прений в понедельник, 5 ноября. Терещенко очень расстроен сделанным недавно в палате общин заявлением, что конференция будет обсуждать исключительно вопрос о ведении войны. Это заявление, сказал он, усугубило затруднительность его положения, потому что, хотя ведение войны, конечно, должно составить главный предмет обсуждения, однако не было необходимости говорить русской демократии в столь критический момент, как настоящий, что никакого обсуждения наших целей войны не будет допущено".
3 ноября.
"Военный министр Верховский подал в отставку. Он всегда заявлял, что для того, чтобы удержать войска в окопах, им необходимо сказать, за что они воюют, и что, следовательно, мы должны опубликовать свои условия мира и возложить ответственность за продолжение войны на германцев. На последнем заседании президиума Совета Республики вчера ночью он, по-видимому, окончательно потерял голову и заявил, что Россия должна немедленно заключить мир, и что когда мир будет заключен, то должен быть назначен военный диктатор для обеспечения поддержания порядка. Когда Терещенко, поддержанный всеми прочими членами президиума, потребовал, чтобы это заявление было взято обратно, то он подал в отставку, которая была принята".