Мемуары дипломата
Шрифт:
3 сентября.
"Выраженные Керенским опасения контр-революции до известной степени оправдались, так как мне после того рассказали, что группа лиц, которую, как говорят, поддерживают выдающиеся финансовые и промышленные деятели, а также некоторые полки, замышляют арестовать правительство и разогнать Совет. Хотя недовольство вследствие падения Риги и серьезного положения Двинска растет, однако такая попытка не имеет никаких шансов на успех".
3 сентября.
"После моего последнего письма интересы общества сосредоточились вокруг Московского Совещания и его вероятного влияния на политическое положение. Единственные конкретные результаты, насколько я могу судить, заключаются в том, что после очень подробных заявлений министров нация узнала правду об отчаянном положении страны, тогда как правительство познакомилось со взглядами различных партий и промышленных организаций. Что касается до установления национального единства, то
Выражая готовность оказывать поддержку правительству, они делали это условно и с оговорками и не выказали ни малейшего желания остановить свои разногласия или принести в жертву свои классовые интересы. Курьезно, что все они, повидимому, приписывают себе успех на Совещании, но ни один не сходится с другим по вопросу о том, чего в действительности оно достигло. Однако в общем правительство, как целое, укрепило свое положение, и хотя никакой резолюции не было принято, но оно действительно обладает теперь всей полнотой власти, чтобы справиться с положением, если только оно захочет ею воспользоваться.
С другой стороны, Керенский лично потерял почву и произвел определенно дурное впечатление своей манерой председательствования на Совещании и автократическим тоном своих речей. Согласно всем отчетам, он был очень нервен; но было ли это вызвано переутомлением или соперничеством, несомненно существующим между ним и Корниловым, — трудно сказать. Корнилов — гораздо более сильный человек, чем Керенский; если бы он смог укрепить свое влияние в армии, если бы последняя стала крепкой боевой силой, то он стал бы господином положения. Я слышал из разных источников, что Керенский старался всеми силами не допустить, чтобы Корнилов выступал на конференции, и хотя он был вынужден силой обстоятельств уступить всем требованиям генерала, однако он, очевидно, видит в нем опасного соперника. Родзянко и его правые друзья, с своей стороны, компрометировали Корнилова, выдвигая его вперед как своего передового борца, тогда как социалисты ввиду этого заняли по отношению к нему враждебную позицию и приветствовали Керенского.
Сверх того, поведение Корнилова едва ли было рассчитано на то, чтобы усыпить подозрение, с которым на него смотрит Керенский. Он устроил драматический въезд в Москву, окружив себя туркменской стражей, и прежде чем явиться на конференцию, посетил мощи в Успенском соборе, где всегда молился император, когда приезжал в Москву. Керенский же, у которого за последнее время несколько вскружилась голова, и которого в насмешку прозвали "маленьким Наполеоном", старался изо всех сил усвоить себе свою новую роль, принимая некоторые позы, излюбленные Наполеоном, заставив стоять возле себя в течение всего Совещания двух своих адъютантов. Керенский и Корнилов, мне кажется, не очень любят друг друга, но наша главная гарантия заключается в том, что ни один из них, по крайней мере в настоящее время, не может обойтись без другого. Керенский не может рассчитывать на восстановление военной мощи без Корнилова, который представляет собой единственного человека, способного взять в свои руки армию. В то же время Корнилов не может обойтись без Керенского, который, несмотря на свою убывающую популярность, представляет собою человека, который с наилучшим успехом может говорить с массами и заставить их согласиться с энергичными мерами, которые должны быть проведены в тылу, если армии придется проделать четвертую зимнюю кампанию.
Родзянко и другие слишком много говорили о контрреволюции и указывали на то, что военный переворот есть единственное средство, которое может спасти Россию. Хотя кадеты говорили более осторожным языком, однако и они решили попытаться свалить правительство и своей тактикой внушали мысль, что они также работают в пользу контр-революции. В телеграмме, посланной мне генералом Бартером по его возвращении в ставку из Москвы, он говорит, что попытки к какому-нибудь перевороту можно как будто бы ожидать в любой момент. Я сказал ему, что такого рода событие было бы в настоящее время роковым, оно неизбежно привело бы к гражданской войне и вызвало бы непоправимое бедствие. Я вовсе не считаю Керенского идеальным министром-председателем, и, несмотря на свои заслуги в прошлом, он почти что сыграл свою роль. Но я не вижу, кто бы мог заменить его с выгодой, и не думаю, чтобы чисто кадетское или октябристское правительство действовало хоть сколько-нибудь лучше, чем нынешнее, хотя некоторые перемены безусловно должны быть произведены в его составе, а прежде всего из него должен быть удален Чернов.
Продолжительный разговор, который я имел с Керенским несколько дней тому назад, произвел на меня довольно удручающее впечатление, так как он не мог отрицать возможности наступления окончательного паралича, вследствие расстройства транспорта и крайне недостаточного подвоза, тогда как опасение возможности использования армии для целей контр-революции заставляет его колебаться в решительном проведении всех необходимых мер для восстановления дисциплины и боевой силы армии. Он не раз говорил о необходимости для всех нас употребить все усилия для сокращения продолжительности войны, так как он боится, что Россия не сможет держаться без конца. Я сказал ему, что именно с этой целью все союзники предприняли наступление на разных фронтах, и что если он хочет сокращения продолжительности войны, то должен помочь нам восстановлением боевой силы русской армии, восстановлением порядка внутри страны и применением к войскам в тылу тех же дисциплинарных мероприятий, которые введены на фронте. Он дал мне положительные заверения по всем этим пунктам, но я не решаюсь предсказать, осуществит ли он их на деле".
Глава XXIX
1917
Слухи о контр-революционном движении. — Разрыв между Керенским и Корниловым. — Керенский отклоняет переговоры с Корниловым и объявляет его изменником. — Приказ Корнилова войскам о наступлении на Петроград. Остановка движения. — Корнилов подчиняется
Едва успело разойтись Московское Государственное Совещание, как слухи о проектируемом перевороте стали приобретать более конкретную форму. Журналисты и другие лица, находившиеся в контакте с его организаторами, говорили мне даже, что успех переворота обеспечен, и что правительство и Совет капитулируют без борьбы. В среду, 5 сентября, ко мне зашел один мой русский друг, состоявший директором одного из крупнейших петроградских банков, и сказал, что он находится в довольно затруднительном положении, так как некоторые лица, имена которых он назвал, дали ему поручение, исполнение которого, как он чувствует, для него едва ли удобно. Эти лица, продолжал он, желают поставить меня в известность, что их организация поддерживается некоторыми важными финансистами и промышленниками, что она может рассчитывать на поддержку Корнилова и одного армейского корпуса, что она начнет операции в ближайшую субботу, 8 сентября, и что правительство будет при этом арестовано, а Совет распущен. Они надеются, что я поддержу их, предоставив в их распоряжение британские броневики, и помогу им скрыться, в случае неудачи их предприятия.
Я ответил, что со стороны этих лиц весьма наивно просить посла принять участие в заговоре против правительства, при котором он аккредитован, и что если бы я захотел исполнить свой долг, то должен был донести об их заговоре. Хотя я не хочу обмануть их доверие, однако я не стану оказывать ни покровительства, ни поддержки. Напротив, я посоветовал бы им отказаться от предприятия, которое не только обречено заранее на неудачу, но и будет немедленно же использовано большевиками. Если бы генерал Корнилов был благоразумен, то он подождал бы, пока большевики не сделают первый шаг, а тогда он пришел бы и раздавил их.
Падение Риги и отступление русской армии вызвали панику в городе, и всякий, кто мог, готовился к отъезду. Уже были сделаны шаги к переводу государственных архивов в Москву, и правительство серьезно рассматривало вопрос о перенесении туда своей резиденции. Терещенко в беседе со мной 6 сентября сообщил мне, что с фронта вызваны три кавалерийские дивизии для предотвращения опасности большевистского восстания, и из того, что он говорил мне о политическом положении, я получил некоторую надежду на то, что Керенский и Корнилов, в конце концов, соединили свои усилия для поддержания порядка. В воскресенье, 9 сентября, я выехал в Мурино, деревню, расположенную верстах в 20 от Петрограда, где британская колония устроила большое состязание в голф, а по возвращении, оттуда вечером я нашел телефонограмму от Терещенко, приглашавшую меня притти в министерство вместе с французским послом г. Нулансом немедленно после обеда. Там он рассказал нам об окончательном разрыве, произошедшем только что между Керенским и Корниловым.
О происхождении этого конфликта опубликовано столько различных сообщений, что все еще трудно установить долю вины в нем каждого, и даже точно установить, что именно произошло в действительности. Лицом, на которое падает ответственность в том, что оно умышленно или не умышленно довело дело до разрыва, является бывший обер-прокурор святейшего синода Владимир Львов. Он имел беседу с Керенским 4 сентября и немедленно вслед за тем выехал в ставку, невидимому, с целью способствовать образованию более сильного правительства. Согласно сообщению, опубликованному впоследствии Савинковым, Львов предоставил Корнилову на выбор один из трех возможных выходов, причем держал себя таким образом, что у Корнилова создалось впечатление, что он говорит от имени Керенского: