Мемуары сорокалетнего
Шрифт:
Если, скажем, у начальника большой торгующей точки где-нибудь в районной тмутаракани жена поет в кинотеатре «Родина» и ей очень захочется выпустить, хоть малым тиражом, свою пластинку с популярными песнями, под которые этот начальник млеет, вспоминая свои молодые годы, то разве Констанция Михайловна не докажет, что у жены этого начальника уникальный эстрадный голос, разве на художественном совете какая-нибудь Александра Денисовна сможет ей перечить? Ни в жисть! Разве для этого уникального голоса из глубинки Констанция Михайловна не доставит хороший состав для аккомпанемента? Если нужно, и самого Тосканини заставит махать палочкой, а Вана Клиберна подыгрывать на фортепианах. Трудности ее только раззадоривают. А я уж пробью дополнительные фонды, лучшую бумагу, договорюсь с хорошей типографией. Пусть усталый, положивший здоровье на алтарь отечественной торговли человек наслаждается и гордится женой. И тут начальник уж не устоит. А откуда, спрашивается, достать нам ондатровую шапку? Откуда полушубок романовской овцы, ласково называемый в народе дубленкой? В очередях стоять? А культурой в это время кто будет ворочать? Ведь не только начальству ондатровые
И теперь все должно рухнуть?
Разве химики только сами, без моей помощи, без помощи музыкального дефицита выбивали себе поляну в лесу для садовых участков? Большому кораблю нужен всегда хороший лоцман. Они тоже, зашоренные своим планом, своим вечным «давай», «давай», забыли о своих непосредственных нуждах. Мне, старому человеку, уже почти без желаний, пришлось вдохновлять их идеей садовых участков, а потом отыскивать поляну, отыскивать людей, которые смогли бы отдать эту поляну и которые смогли бы ее освоить. А теперь, когда на поляне скоро зафункционирует водопровод, протянут электричество и начнут возникать фундаменты под дома, все это подарить чужому дяде? Что это за начальственное крохоборство — внимательно глядеть, подписывая все бумаги, которые представляет отдел? И охота тратить молодую жизнь на чтение документов, которые готовили люди, разбирающиеся в проблемах лучше тебя? Уж бренчал бы лучше на своих пианинах, ком-по-зи-тор! Халтурил бы свои детские песенки для садиков, грыз бы свою корочку хлеба. Так нет, он еще все бумажки чуть ли не рентгеном светит. Это же антитворчески! То ли дело Сергей Николаевич и покинувший нас великий и мудрый Кузьма Степанович, ведь недаром столько лет спокойно и тихо процарствовал, сохраняя здоровье и румяный цвет лица. Мужчина был ого-го! Умел жить! Раньше двенадцати на работе не показывался. А если уж сидел на службе, то с трех до пяти — доверенные люди знали, — здесь хоть из пушки стреляй, с трех до пяти Кузьма Степанович после обеда отдыхал, спал на диванчике. Умел время тратить на нужные вещи. У него в кабинете даже гиря пудовая стояла. Зарядкой занимался. Часик поговорит по телефону, а потом поприседает маленько и ласкает гирьку. И — раз-два, в руках она так и бегает. Вверх — вниз, вверх — вниз! А бумаги копил! В одну не лез, а уж когда соберется десяток писем, секретарша Лилия Саввишна разложит их ему, как карты во время пасьянса, на столе, одно на одно, так что только место для подписи из-под предыдущей бумаги высовывается. Кузьма Степанович все их махом за один прием — чирк, и готово. Неси, курьер, по приемным. Он же в свое время и подписал просьбу на химкомбинат, включить в их садовое товарищество трех «смежников» — меня, Констанцию Михайловну и Сергея Николаевича! Махнул, не читая, не ведая. То ли спросонья, то ли отдышка после гирь. А юный балбес теперь начнет разбираться, ворошить старое, перерешать, своих передовиков совать. Не выйдет. Общественное мнение есть, оно не подведет. Подумать только, трудящиеся два уже квартала прогрессивки не получают! Это значит, уровень жизни не поднимается, стимул пропадает. Кто виноват? Директор в этом виноват! Констанция Михайловна в своем углу своим прокуренным сопрано это вещает, а я в своем — тоненьким и интеллигентным тенорком. Я птичка маленькая, я стриж, я и маленькой добыче рад. Я не за беззаконие, не за хулиганство — я за творческую дисциплину, за деликатное обхождение, спокойствие и всеобщую любовь, которая начнется, конечно, когда мы этого балбеса и его подпевал сплавим, откуда пришел, и если не удастся, то в вышестоящую инстанцию отправим на повышение.
У нас уже с Констанцией Михайловной был в жизни критический момент. Так же все наше дело трещало. Так же пришел на наше предприятие, которое тогда выпускало музыкальные сувениры, долдон и чинуша и так же стал наводить порядок. «Мы, конечно, — говорил этот долдон, — творим, мы творцы, но давайте творить по рабоче-крестьянским правилам, потому что мы не надомники, а работаем на производстве». Ведь мы тогда совсем с Констанцией Михайловной были молодые, неопытные, а встретились где-то в коридоре, переглянулись и вечером как-то вместе сели рядышком и сочинили. Почерк у меня гладкий, хорошо читаемый. Шариковые ручки тогда вроде еще в моду не вошли, но синему цвету на бумаге я не изменил. Хорошее накатали письмишко в инстанцию, а вместо подписи слезную мольбу: дескать, не подписываем, потому что боимся репрессий ретивого начальника. Отослали, оформили, марку наклеили, а уже через месячишко ретивого начальника как сдуло. Есть еще традиции, есть еще порох в пороховнице, есть еще синие чернила. Резов крылатый конь Пегас. И даже перышко из его крыльев выдергивать не надо, потому что в каждом табачном ларьке, в любом киоске «Союзпечати» продается волшебная палочка стоимостью в тридцать пять копеек за штуку.
Как ни удивительно, но все заушные разговоры не сработали, партийно-перевыборное собрание прошло гладко. Выступили коммунисты, отметили возросшую дисциплину производства! Очень глухо и, я бы сказал, доброжелательно прозвучала критика в адрес директора: дескать, очень по-волевому, очень круто закручивает гайки, надо бы, говорила одна дама из отдела Констанции Михайловны, уточнить репертуарную политику. То есть практически то, чем были недовольны многие в коллективе, наружу не вышло: невозможность работать «с колес», жесткая финансовая политика директора, не желающего из госкармана подкармливать халтурщиков из инструментальных ансамблей и средних певичек (на рынке, дескать, все разойдется), стремление премию превратить в премию, а не в прибавку к зарплате, ведь все это было так логично, что против этого в открытую выступать было невозможно. Все проходило гладко. Я получил лишь один голос против при выборах — для всех я был человек слабый, робкий, подверженный влияниям, на мозоль кому-то, как полагали, я не наступлю. Однако директор получил десять против. Это значит, подумал я, на нашем острове, который время когда-то обходило стороной, стремясь вперед, началась война. Наш тихий «заповедник» зашевелился, охраняя себя от нашествия свежего ветра. Время нас достало. И слава богу. Но «заповедник» так просто не сдает своих позиций. Я понял, теперь атаки пойдут на директора. Он был слишком открыт, слишком доверчив, бесхитростен. В первую очередь, подумал я тогда, мне надо начинать работу с директором.
Каждый день разговаривая с людьми, я заметил, как мало люди осведомлены о своем предприятии, о делах, которые происходят за закрытой дверью директорского кабинета. Это оказывается на руку таким людям, как балаболка Констанция Михайловна и ее верный подпевала, инженер из отдела сбыта Прохор Данилович Шуйский.
Кого-нибудь у директора наказывают за нерадивость, человека вызывают, долго разговаривают с ним, а в коридорах это переиначивают: директор предприятия старых всех хочет уволить и на их место посадить своих людей.
На фабрике, особенно в творческих, студийных цехах народ собрался, в основном, пожилой, и вот разнесся слух, что директор, дескать, всех людей пенсионного возраста собирается обязательно отправить на «заслуженный отдых».
Пенсионный возраст недаром определен государством. Есть черта, за которой человек действительно начинает работать хуже, но каждый раз оформление на пенсию приобретает трагические нюансы. Несколько раз я присутствовал при беседах директора с будущими пенсионерами и убедился, что есть у него своя логика в том, кого он собирается отправить на пенсию. Основной аргумент был здесь один: недоработка, экономия собственных сил за счет производства. Может быть, все люди, перешедшие определенный рубеж, так относятся к делу? У директора на этот счет была определенная концепция: отношение к работе в любом возрасте определяется мерой совести. На всю жизнь оно еще определяется привычкой к труду, прибитой с детства. Но вот что интересно. «Это, Игорь Константинович, — сказал директор, — мое личное наблюдение: люди, всю жизнь плотно работавшие, так же работают и в старости. И, кстати, их никто никогда не стремится отправить на пенсию. Возьмите, к примеру, Александру Денисовну. Ведь сменился за последнее время не один директор и, наверное, каждый поначалу думал: зачем на фабрике старуха с кудельками, со своими томными разговорами, заварными чайниками в закутках? Зачем? Многим она, наверное, была не только непривычна, но и антипатична. Но ведь никто не посягал, несмотря на ее преклонный возраст, отправить старушку на пенсию. Все знали или узнавали со временем, какой она работник. Но ведь у всех директоров, наверное, были «свои» люди, которых можно было посадить на эту «легкую» работу? Были жены приятелей с музыкальным образованием. Соученицы по консерватории. Жены «нужных» людей. Но ведь никто так и не заменил Александру Денисовну. Директора блюли свое спокойствие и выгоду. И я блюду. А вот от людей неспособных, слишком возлюбивших себя и свое благополучие, надо безжалостно освобождаться».
— И вы пытаетесь освободиться? — спросил я директора.
— Неукоснительно.
— Но зачем же вы все это делаете один?
— Я приглашаю кого-нибудь из кадровиков.
— И они помогают?
— Сидят как свидетели. Но к чему вы, Игорь Константинович, обо всем этом меня расспрашиваете? К чему клоните?
— Вот к чему. Почему бы вам не приглашать на эти собеседования несколько человек из коллектива, общественность нашу, что ли. Председателя фабкома, профорга, заведующего отделом, председателя фабричной группы народного контроля?
— Я не хочу отнимать у них время. У этих людей много другой работы — и производственной, и общественной, я щажу их. Ведь каждый раз перед решающим разговором я опрашиваю всех заинтересованных, а это тоже общественность, смотрю личное дело, суммирую мнения.
— Ну почему общественное мнение должны высказывать вы? Пусть каждый в меру, как вы выразились, своей совести говорит за себя. Человеку, которого вы отправляете на пенсию, это менее обидно. Зачем, чтобы все шишки падали на вас? А потом, вы упускаете один важный воспитательный момент. Мы и выбирали в общественные органы людей, чтобы они тоже что-то решали, чувствовали и свою ответственность, и свою власть. Не узурпируете ли вы их власть?..
Постепенно мы вместе с Борисом Артемьевичем разработали целый ряд мер, ведущих к гласности. Участию коллектива во всех звеньях общественной жизни.
Становится, например, известным, что в этом году исполком выделяет фабрике пять квартир. Раньше это было глухой тайной администрации. Тасовались кандидатуры в глуши двух-трех комнат, а потом на местный комитет приходил директор и «проталкивал» свое решение. Часто и директор страдал от этого, потому что в последний момент горсовет мог вернуть документы: или выяснялось, что «нуждающийся» за два-три месяца до распределения жилплощади прописал у себя всех престарелых родственников, вытребовав их из ближайших городов, или оставлял квартиру сыну, как сделал, например, Сергей Николаевич.
Мы сделали по-другому. На следующий же день, как к нам поступила разнарядка на квартиры, тихо и скромно мы вывесили в коридорчике на небольшом стенде, который назвали «Распределение общественных фондов потребления», листочек, напечатанный на машинке: «Жилплощадь в этом году. Трехкомнатных квартир — четыре, однокомнатных — одна».
Через два часа фабрика уже гудела. И от новшества, и от удивительной гласности. В местком потянулась вереница нуждающихся и «нуждающихся», но очень быстро напор их схлынул, потому что «нуждающиеся» поняли — и дирекции, и местному комитету еще можно втереть очки, но все видящей, все знающей общественности задурить голову невозможно. Она быстро все рассортировала, безошибочно определила: и кто как живет, и какой истинный размер семей, и, главное, кто как работает. Определила, кто своим трудом завоевал себе право жить лучше.