Мемуары сорокалетнего
Шрифт:
И, подобрев, отмякнув сердцем, Алексей Макарович впервые за это утро повернулся от стенки и взглянул на жену.
— Не сплю я, Катенька. Ты не волнуйся, иди на работу, я еще немножко полежу. Не волнуйся.
Сказал и слабо улыбнулся жене. Поверила ли?
Ну вот, наконец-то в квартире и пусто. Пожалуй, впервые за много месяцев утром он может никуда не торопиться. Как, оказывается, хорошо дома. Чисто, светло, солнечный луч пробивает герань по окнам, зелень такая яркая, сочная. И есть же люди, которые неторопливо, в подробностях видят это каждый день! И опять то же тупое, отчаянное неприятие жизни, которой он живет сейчас, поднялось в сердце. Почему в определенный момент близкие думают, что твоя жизнь уже закончилась, пришла к рубежу и ты должен посвятить ее лишь их удобствам? Нет, с этим надо кончать. Он танкист, командир! Хватит. Баста. И долой все размышления, пора действовать.
Главное — не брать с собою ничего лишнего. Из встроенного шкафа Алексей Макарович достал погребенный под грудой старой обуви легкий спортивный рюкзачок. Наташа в восьмом классе ходила с ним в туристические походы. Сидор оказался почти новым, не очень запыленным
Все это Алексей Макарович, не торопясь, разыскал в квартире, стащил к себе в комнату, все внимательно оглядел, близко поднося к глазам, помял руками, ощупал и аккуратно, как солдат, готовящийся к маршу, сложил в мешок. Все, слава богу, собрался, с облегчением подумал Алексей Макарович и даже поиронизировал над собой: тоже мне Лев Толстой!.. А как жена, дочь? Сколько беспокойства принесет им! Может быть, даже стыда. Сбежал! Но им тоже нужна встряска. Ему осталось уже недолго до роковой черты. А Екатерина Борисовна еще поживет, у Наташи же, как поется, вся жизнь впереди. Пожалуй, эгоизма нет в том, что он задумал. Лишь бы и они поняли, что нельзя бесконечно пользоваться его безответной любовью. Нельзя, чтобы его чувство к близким, разрастаясь, вытеснило из его души все остальное, его прошлое, которое стало смыслом его жизни, и его будущее, которое им, молодым, кажется незначительным, мелким.
Решено! Задумал я побег!
И в этот момент раздался звонок в дверь.
Алексей Макарович не удивился, увидев сына. Сережа вошел энергичный, подтянутый. Значит, Екатерину Борисовну, решил Алексей Макарович, обмануть не удалось, бдительность ее не усыпил, позвонила Сереже, так сказать, вызвала «скорую помощь». Сереженька был в новеньком летнем костюме, в скрипящих ботинках, с ярким, как сумел разглядеть Алексей Макарович своими близорукими глазами, галстуком. От сына пахло тонким ароматом одеколона, импортной кожей, хорошо отглаженным материалом и чуть-чуть — когда Сереженька ткнулся ему, Алексею Макаровичу, в небритую щеку — тревожным запахом больницы; может быть, даже от дела оторвали мальчика, от больных. Но, значит, любит, тревожится, если сразу с утра, в самое операционное время, приехал к отцу.
— Ну что, — сразу взял быка за рога сын, — ну что, допекла тебя семейка, уже собрался? — И Сереженька кивнул на зеленый, собранный сидорок, стоящий в уголке.
— Допекли, — обреченно вздохнул Алексей Макарович. — Замыслил я побег…
— Нет… папаня, меня в школе учили лучше, и Пушкина я цитирую точнее: «Усталый раб, замыслил я побег», — и, внезапно посерьезнев, Сережа сказал: — Я, честно говоря, думал, что ты скорее соберешься.
— Тебя, Сережа, зачем послали? Уговаривать меня сидеть смирно. Никого не волновать. А ты?
— Да я, папаня, по справедливости. Ты ведь мне тоже не чужой. Надо только глупостей не наделать. Тебе ведь не тридцать пять. Может, просто на дачу ко мне поедешь? Я никому тебя не выдам. Только скажу, что знаю, где ты, чтобы Наталья и Екатерина Борисовна не волновались. Идет? Только с чего у тебя это? Я думал, ты смирился…
«Я действительно смирился, вот только вчерашний день…»
…Утром он вернулся из магазина… Как обычно, к восьми накрыл на стол, покормил домашних перед выходом на работу. И стал предвкушать, как в половине девятого все разойдутся по своим важным делам, и он уберет со стола, — Екатерина Борисовна во всем любила тщательность, законченность, — тщательно перемоет и не просто поставит в сушилку над раковиной, а перетрет полотенцем, чтобы ни единой пылинки, ни единого пятнышка не было, всю посуду, вытрет со стола, а потом достанет большую квадратную лупу на ручке, вчерашний подарок сына, — Сережа вчера специально гонял старшую медсестру, чтобы немедленно свезла ему, Алексею Макаровичу, подарок, а этот подарок он, Сергей, искал пол года и достал эту импортную лупу через знакомых, заплатив кучу денег, потому что без нее Алексей Макарович лишался последней своей в старости утехи — чтения. Достанет Алексей Макарович линзу, вынет не торопясь из книжного шкафа воспоминания кого-нибудь из военачальников, из маршалов, генералов или других его соратников поскромнее и, волнуясь, — ох, как по-молодому будет биться сердце! — сядет за стол, вооружившись и своими толстыми тяжелыми очками и подарком сына. Недолго, правда, протянутся эти счастливые мгновения, — снова Алексея Макаровича позовут, как солдата труба, хозяйственные дела — Екатерина Борисовна ежедневно, отправляясь на работу, оставляет списочек: заплатить за квартиру, получить белье в прачечной, отдать в починку Гришины ботинки, вызвать водопроводчика, сходить на почту за бандеролью, купить по хозяйству, — но до того, как эти дела вызреют, станут окончательно неотложными, какие же Алексей Макарович перелистает страницы и про свою юность и про чужую! И уже казалось Алексею Макаровичу, что вожделенный момент близок, уже Гриша с Наташей поскакали на работу, а Екатерина Борисовна вроде и не собирается уходить. И Алексей Макарович от нетерпения ей даже вопросик задал:
— Катенька, уже десятый час, ты на работу не опоздаешь?
— У меня сегодня, Алеша, отгул. Специально взяла, потому что у нас сегодня с тобою неотложное дело.
«Ну, началось», — подумал Алексей Макарович. И худшие его опасения подтвердились.
Екатерина Борисовна взяла отгул, чтобы купить ковер. Конечно, у них в квартире ковры уже были и в большой комнате, и в комнате у Григория с Наташей, и даже в комнате у Алексея Макаровича над кушеткой висел небольшой коврик, 2x1,5, машинной работы. А здесь Екатерина Борисовна в преддверии пенсионного возраста решила услужить своему молодому начальнику. Благо военкомат регулярно раз в два года заносит Алексея Макаровича в список на приобретение этого материального блага — и попробовал бы кто-нибудь из военкоматовских служащих в этот список Алексея Макаровича не внести, у Екатерины Борисовны разговор короток: тихо, нежно, интеллигентно, без скандалов, — но ведь нам положено! Знал об этом Алексей Макарович, и об открытке, которую должен был прислать магазин по этому списку, и даже держал в тайне от Екатерины Борисовны эту открытку в руках, но все ему обрыдло, так устал он от этих доставаний и разъездов, что на этот раз полученную открыточку, внимательно изучив под увеличительным стеклом, он порвал и выбросил в мусоропровод. И когда выбросил, понял, что так легко, так просто не минет его сия чаша, и все-таки смальчишничал. Но номера эти только не с Екатериной Борисовной могли пройти. Она свое слово держать умела. И если уж она пообещала своему молодому начальнику, то можно было быть уверенным, что она все достанет. Видимо, Екатерина Борисовна жестко держала на контроле даже саму возможность получения открытки на ковер. По крайней мере, сам факт ее посылки был ею, видимо, зафиксирован. И поэтому, когда, выслушав жену, ее планы и соображения по поводу услуги, оказанной начальнику, Алексей Макарович осторожно сказал, что, дескать, как же они (но прежде он, конечно, сразу же согласился поехать, принять участие в этой покупке, надеть новый семидесятирублевый костюм, который куплен был ему как праздничный, и выглядеть по возможности опрятнее и моложе, чтобы начальник не подумал чего-нибудь плохого об Екатерине Борисовне), как же они поедут в магазин без открытки, Екатерина Борисовна сразу же развернула свой тщательно откорректированный план. Во-первых, сказала она, ей точно известно, что открытка из магазина ушла и почта ее зафиксировала.
— Но я не получал, — сразу смешался Алексей Макарович, — я ничего не получал.
— Возможно, — сказала Екатерина Борисовна, и он, Алексей Макарович, по ее голосу почувствовал, что Екатерина Борисовна обо всем догадывается, но сейчас не хочет обнародовать свои знания, потому что наказание за проступок обязательно будет, но Екатерина Борисовна еще не решила какое и считает, что пока это делать непедагогично. В магазине остались списки (с печатью военкомата), и они должны потребовать, поднять эти списки и на их основании заставить магазин выдать ковер.
— Но как же мы их заставим?
— Ну, это я беру на себя.
— Но ведь нам сегодня к трем часам к врачу?
— Мы все успеем.
Начальник Екатерины Борисовны оказался сравнительно молодым парнем. Он молча сидел за рулем, подчинялся всем командам Екатерины Борисовны и только раз вышел из машины, чтобы посмотреть на расцветку ковра (видимо, он тоже имел женины директивы).
Было жарко. Город стоял пыльный, ветер растаскивал по асфальту бумажки от мороженого и окурки. Алексею Макаровичу было неловко в новом костюме, было неловко продавщиц в магазине, покупательниц, перекупщиков, кавказского вида людей, толпящихся возле прилавков. Ему было неловко все время вынимать свою пенсионную книжку инвалида Великой Отечественной войны, приходилось пропускать мимо ушей едкие замечания, но, по правде говоря, он к этому привык и уже научился каменеть внутри, слыша разные выкрики. Но на душе было неспокойно, потому что не было ощущения правоты.
Эта неловкость возникала у Алексея Макаровича всегда, когда Екатерина Борисовна, как щит, ставила его перед собою в очередь. У нее даже образовался стереотип: сначала разведает, где что дают из нужного ширпотреба, а потом уже везет мужа. Она двигает его вперед, как куклу, а он только держит правую руку у верхнего наружного кармана пиджака, готовый по первому требованию достать удостоверение инвалида.
В эти минуты главное — отвлечься и не чувствовать обжигающих иронических взоров, которые бросают окружающие, не слышать их ядовитых реплик. Он, Алексей Макарович, и сам понимает неловкость своего положения. Ну спрашивается, зачем семидесятипятилетнему старику, окажем, ковер «Русская красавица»? А какой стыд был, когда всей семьей с Екатериной Борисовной, Наташей и Гришей ездили за цементом в магазин «Стройматериалы» на Москворецком рынке. Очередь стояла часов с четырех, а каждое утро привозили только машину — семь тонн, на семь человек, если каждый брал по максимуму. Их собралось трое инвалидов, и за каждым в стороне стояли их родственники, или знакомые, или знакомые знакомых, которым надо было услужить, как сейчас Екатерина Борисовна услужила своему начальнику. Очередь глухо, безропотно протестовала. Они всей семьей прибыли к девяти, к самому открытию. Какое дело было этим людям, которые с разных концов города ехали ночью, в три или два часа сюда на такси, какое им было дело, что толстомясому, с борцовской шеей Грише дали на работе садовый участок, что ему не хочется вставать в два, что Наташе жаль Гришу, что Екатерина Борисовна в этой жалости понимает дочь, но Грише тем не менее цемент для фундамента нужен, и не мешок-два, а целых двадцать, — тонну, прагматик Гриша понимает, что садовый участок сам по себе богатство, а если построить не крошечный сарайчик, а дом чуть побольше да потеплее, чем разрешено, то богатство-то с каждым годом будет расти, потому что дачи повышаются в цене, и Гриша, лукавец, знает это и знает, что без Алексея Макаровича, которого он, как ледокол льды, каждый раз заставляет раздвигать очередь на цемент, на шифер, на оргалит, на кирпич, на лес, дачи он, Гриша, не построит. И лукавец Гриша торопится, они все торопятся, потому что понимают — о нет, об этом наверняка не было говорено, они все культурные, интеллигентные люди, они об этом только думают, но их невысказанные одинаковые мысли так похожи на сговор — лукавец Гриша и родня торопятся потому, что Алексею Макаровичу семьдесят пять лет! И сколько же этих «доставаний» Алексей Макарович совершил за свою жизнь, сколько сижено по приемным с того времени, когда через двенадцать лет после войны у него, у здорового, стало пропадать зрение! «На почве фронтового ранения»! Ему-то легче от этого? Сколько отсидел по приемным: Наташу в спецшколу, обмен квартиры. А рядом, как страж, как напоминание — Екатерина Борисовна…