Мемуары
Шрифт:
Можно себе представить, как были счастливы узники, получив возможность вновь свидеться друг с другом, после такого долгого и тяжелого заключения. То было счастье, смешанное с горем и слезами.
Здесь собрались самые знаменитые члены великого сейма 1788–92 г.: граф Потоцкий, граф Тадеуш Мостовский, знаменитый Юлиан Немцевич, Закржевский, городской голова Варшавы, известный своей честностью, патриотизмом и выдающимся мужеством, генерал Сокольницкий, добровольно севший с ним в заключение, чтобы не оставлять его, Килинский и Капосташ, уважаемые граждане Варшавы, первый хозяин сапожной мастерской, второй — меняльщик, или банкир, оба пользовавшиеся заслуженным влиянием на население Варшавы. Мы виделись с ними ежедневно. Вскоре после счастливых минут освобождения и взаимных
Император осыпал подарками генерала Костюшко, чтобы дать ему возможность независимой жизни, и тот вынужден был принять их. Подарки эти тяготили его, и он вернул их при письме из Америки. В этом письме ему вновь пришлось выразить личную благодарность, которою все освобожденные от заключения и он сам, прежде всех, навсегда были обязаны императору Павлу.
В день Крещения — один из самых торжественных праздников православной церкви, когда происходит освящение воды, был большой военный парад, как принято у русских. Император хотел обставить этот парад особенной торжественностью. Гвардия и все ближние полки были собраны и выстроены на берегу Невы, между Зимним дворцом и адмиралтейством. Туда сошла императорская фамилия. Придворным дан был приказ явиться в парадных костюмах. Император лично командовал армией; он любил выдвигаться в подобных случаях. Он и великие князья продефилировали во главе войска перед императрицей, великими княгинями и княжнами. Мне казалось, что это дефилирование никогда не кончится: холод был свыше 17 градусов по Реомюру. Мы были одеты в шелковые чулки, шитые костюмы и пр. и стояли с непокрытой головой; мы постарались надеть вниз что-нибудь потеплее, но это ни к чему не привело и не помогло нам: в этот день я испытал муки замерзающего человека. Я не чувствовал ни рук, ни ног; напрасно я переминался с ноги на ногу и прыгал на месте, как и многие другие, испытывавшие такие же страдания и, подобно мне, уже не обращавшие больше внимания на торжественность обстановки и приличие, так как нам почти угрожала смерть. Ледяной холод пронизывал нас все больше и больше. Мне казалось, что половина моего тела уже отмерзла. Наконец, не будучи более в силах выдерживать это мучение, я ушел домой, где в продолжение нескольких часов едва мог отогреться. Память об этом дне осталась у меня в виде отмороженных пальцев на руках; они часто, при малейшем холоде, теряют всякую чувствительность.
Я уже говорил, что прежде чем приехать в Петербург, мы с братом провели около шести месяцев в Гродно, где жил задержанный там король наш Станислав-Август. Во время этого пребывания мы являлись к нему на обеды, а по вечерам он дружески, по-родственному принимал нас.
Император Павел, любивший делать все иначе, чем его мать, тотчас по восшествии на престол пригласил польского короля приехать в Петербург. Павел, будучи еще великим князем, и великая княгиня Мария, его супруга, во время их путешествия за границу, кажется, в 1785 году, проезжали по югу Польши. Король Станислав-Август выехал из Варшавы, чтобы встретить их в пути и устроить им в своем королевстве прием. Главный прием был в Висновицах, в замке, принадлежавшем графу Мнишек, гофмаршалу короны, мужу одной из племянниц короля, дочери Подольского воеводы Замойского, который потом долго жил со своими детьми в Париже и получил известность недостатком такта и постоянными недоразумениями.
Княжеский замок в Висновицах принадлежал роду Вишневецких, теперь уже прекратившемуся. Последняя наследница этого рода вышла замуж за одного из Мнишков, потомка того Мнишка, дочь которого некоторое время занимала русский трон. Аппартаменты замка были наполнены ценными историческими портретами; между прочим, там были портреты знаменитой Марины и Димитрия и картины, изображавшие их коронование в Москве.
В этом прекрасном помещении король Станислав-Август праздновал благополучное прибытие русского великого князя в Польское королевство. Станислав-Август умел быть любезным и приобрел расположение Павла; он также сумел понравиться и великой княгине Марии. Между ними шли конфиденциальные разговоры, быть может, были даны даже
Говорят, что тогда у маршала Мнишка зародилась надежда на то, что доброе расположение наследника Екатерины могло бы в один прекрасный день привести его к избранию на престол, на который он, быть может, считал себя вправе претендовать, как наследник Вишневецких и потомок отца знаменитой царицы. Рассказывали даже, что во время одной из дружеских бесед великая княгиня, показывая свои бриллианты, чтобы лучше отметить красоту одной диадемы из драгоценных камней, надела ее на голову племянницы короля, а затем на голову гофмаршала. «Я принимаю это, как предзнаменование», будто бы сказал тот в порыве наивности или глупого тщеславия, о котором он, вероятно, пожалел через минуту.
Павел, взойдя на престол, вспомнил про свое сближение со Станиславом-Августом и захотел выказать ему знаки своей дружбы. Императрица Мария не замедлила одобрить это намерение. Император предложил королю-узнику оставить Гродно и прибыть в Петербург. Павел был очень рад новому случаю показать себя великодушнее своей матери. Польский король был принят в Петербурге со всеми почестями, которые отдают коронованным особам. При его приближении к столице навстречу ему были высланы камергеры и высшие сановники, чтобы приветствовать его от имени императора и членов императорской фамилии.
Император предложил польскому королю один из своих дворцов, прекрасно обставил его на свой счет и вообще желал сделать приятным его пребывание в Петербурге. Император и король устроили друг другу банкеты и приемы, и первое время ни одно облачко не затмило доброго согласия, казавшегося продолжением дружественных отношений, установившихся в Висновицах. Но никогда не заходило речи о возвращении короля в его королевство, исключая, быть может, некоторых бесед в том духе, в каком император говорил с генералом Костюшко, возлагая вину польского раздела на императрицу Екатерину и оправдываясь невозможностью изменить уже совершившийся факт.
Первое время царствования Павла отличалось неустройством и беспорядочностью. То был беспрерывный ряд поразительных происшествий, необычайных и смешных сцен, которые, казалось, предвещали резкую перемену в государственных отношениях и установление нового порядка вещей, но только не по существу, а лишь по одной наружности.
Должностные лица, генералы смещались с изумительной быстротой. Отпуски добровольные и вынужденные давались во множестве. Новые лица появлялись беспрестанно. Производства в армии происходили без всякой системы, без справок о способностях тех, которым по давности службы давали такие места, каких они никогда и не надеялись достигнуть.
Император в своих решениях руководился лишь одним желанием, чтобы его воля немедленно исполнялась, хотя бы то были распоряжения, отданные по первому побуждению и без всяких размышлений. Ужас, им внушаемый, заставлял всех с трепетом и покорно опущенной головой подчиняться всем его приказаниям, самым неожиданным и странным. На парадах ежедневно происходили неприятные или необычайные сцены. Заслуженные офицеры и генералы по ничтожным поводам, либо впадали в немилость, либо получали отличия, которые едва ли в обычное время могли быть заслужены ими самыми неизвинительными ошибками или самыми крупными заслугами, оказанными государству.
Император запретил ношение круглых шляп, которое он считал признаком либерализма. Если кто-нибудь в толпе, присутствовавшей на параде, показывался в круглой шляпе, адъютанты бросались вдогонку за виновным, убегавшим со всех ног, чтобы избежать наказания палками в ближайшей кордегардии. Это была настоящая охота, продолжавшаяся по улицам, перед зрителями, которые забавлялись таким зрелищем, выражая пожелания, чтобы несчастному беглецу удалось скрыться. Лорд Витворт, английский посол, должен был сделать себе особенной формы шляпу, в которой он мог бы гулять по утрам, не нарушая приказа императора.