Мемуары
Шрифт:
Я хорошо чувствовал, что это не то, что ему было бы нужно; что для его высокого назначения, для совершения удачных и крупных преобразований в социальном строе, надо было бы иметь больше подъема, силы, огня, веры в самого себя, чего незаметно было у великого князя; что в его положении желание избавиться от ожидавшего его огромного бремени и наклонность к вздохам по досугам спокойной жизни были достойны порицания; что недостаточно было рассуждать о трудностях своего положения и страшиться их, но надо было бы зажечься страстным желанием их превозмочь.
Эти размышления приходили мне на мысль лишь временами, и даже, когда я сознавал их справедливость, они не уменьшали во мне чувства восхищения и преданности по отношению к великому князю. Его искренность, прямота, способность увлекаться прекрасными иллюзиями придавали ему обаятельность, перед которой невозможно было устоять. К тому же,
Многие, в особенности из числа моих соотечественников, позже упрекали меня в том, что я слишком поверил уверениям Александра. Я часто доказывал его хулителям, что убеждения его были искренними, а не напускными. Впечатление от первых лет наших отношений не могло изгладиться из моих мыслей. Конечно, если Александр в девятнадцать лет говорил мне, в строжайшей тайне, с откровенностью, облегчавшей его, о своих мнениях и чувствах, которые он скрывал от всех, то значит, он их испытывал на самом деле и чувствовал потребность кому-нибудь их доверить. Какой иной мотив мог он иметь тогда? Кого хотел обмануть? Без сомнения, он следовал лишь наклонностям своего сердца и высказывал свои истинные мысли. Мне придется еще возвратиться к этому вопросу, когда я буду говорить о переменах, происшедших в характере Александра.
Помимо разглагольствований о политике, помимо всегда охотно поддерживаемой темы о красотах природы и о мечте предаться спокойно деревенской жизни, после того, как судьбы свободной России будут обеспечены, у великого князя был еще третий предмет для разговора, которому он горячо отдавался и который совсем не соответствовал предыдущим, даже казалось, наоборот, был им прямо противоположен: то были беседы о войске на манер его отца, великого князя Павла.
Великий князь Павел жил летом в своем загородном доме, в Павловске, находившемся в полумиле от Царского Села. Императрица Екатерина разрешила ему сформировать для своего удовольствия несколько морских батальонов. Он был генерал-адмиралом, и эта почетная должность давала ему некоторые привилегии. Императрица делала вид, что не замечает, что Павел пользовался этими привилегиями слишком широко, и что, по примеру Петра III, своего несчастного отца, он создал себе нечто вроде маленькой армии, которую одевал и старался обучать наподобие той, что видел в Пруссии при Фридрихе Великом, когда ездил в Берлин к этому монарху. Войско великого князя Павла, в полном его комплекте, состояло, кажется, из двенадцати батальонов, незначительных по количеству солдат, сформированных по образцам кирасирских, драгунских и гусарских полков и из нескольких артиллерийских орудий. Великий князь раздавал дипломы и чины, имевшие значение только в его маленькой армии. Покрой форменного платья был совсем странный и совершенно не походил на форму русской армии; это было утрированное подражание старой форме полков Фридриха.
Несколько лиц из общества и несколько придворных получили разрешение носить такую форму; это были недовольные главным двором, примкнувшие к Павлу; только им он разрешал приезжать в его загородные дворцы для исполнения служебных обязанностей. К их числу принадлежал и Растопчин, игравший в царствование Павла выдающуюся роль и впоследствии заставивший так много говорить о себе по случаю пожара Москвы. Форму эту надевали не только на службу, но и вообще, когда являлись в Павловск или Гатчину — другой загородный дворец великого князя, — и даже при посещении его вечеров в Зимнем дворце, так как по вечерам великий князь Павел никогда не приходил к своей матери. Никто не носил этой формы нигде, кроме аппартаментов великого князя. При жизни Екатерины эта форма везде, кроме покоев великого князя, считалась контрабандой и над ней насмехались без всякого стеснения.
Оба молодые великие князя числились командирами в составе этих войск. Они отдались обязанностям своей службы с неутомимым рвением молодых людей, которым в первый раз дают какое-нибудь деловое занятие, и с серьезным сознанием важности исполняемого дела. Двор и общество видели в этом только карикатуру, бесплодную и не имевшую значения, которая ставила в смешное положение тех, кто в ней участвовал. Великие князья, в особенности, подвергались насмешливым осуждениям за то, что они, не рассуждая, так горячо пристрастились к этим причудам. Их сравнивали с детьми, играющими в деревянные солдатики. Но молодые великие князья,
В этом замкнутом и обособленном мире были свои шутки, свое злословие, заключались дружественные связи, были свои признанные герои фронта, из которых ни один не оправдал этого имени в настоящей службе. На парадах и маневрах этой армии в миниатюре развертывались важные события, возвышения и падения фортуны, неудачи и успехи, которые приносили людям то ужас, то несказанную радость. Я узнавал об этом из разговоров обоих братьев, любивших рассказывать о всех превратностях придворной жизни в Павловске. Для молодых великих князей там все-таки была активная жизнь, придававшая им значение, хотя, правда, в кругу очень тесном, но где они играли роль, льстившую их самолюбию, удовлетворявшую их юношеское стремление к активной деятельности, без необходимости предаваться умственной работе, тогда как строгое однообразие, установленное при дворе их бабки, где они не имели никаких серьезных занятий, слишком часто казалось им скучным. Их капральские обязанности, физическое утомление, необходимость таиться от бабушки и избегать ее, когда они возвращались с учения, измученные, в своем смешном наряде, от которого надо было поскорее освободиться, все это, кончая причудами отца, которого они страшно боялись, делало для них привлекательной эту карьеру, не имевшую отношения к той, которую намечали для них и петербургское общество и виды Екатерины.
Императрица не сумела ни овладеть воображением своих внуков, ни занять их какой-нибудь работой, ни разнообразить их время. Отцу их это удалось, что было большим злом, имевшим печальные последствия. Молодые великие князья считали себя в глубине души, и вполне согласно с действительностью, в гораздо большей степени членами так называемой гатчинской, нежели русской армии. Гатчина была любимым дворцом Павла, его осенней резиденцией, где он, вдали от Петербурга, мог еще более непринужденно отдаваться своим причудам. Великие князья жалели, что не могли переселиться туда, и говоря о том, что делалось в маленькой армии Павла, принимали вид павловских солдат и самодовольно повторяли: «Это по-нашему, по-гатчински».
Помню, как однажды императрица задумала было послать Александра с генералом Кутузовым осмотреть крепости на шведской границе. Молодой князь безразлично отнесся к этому поручению, не обнаружил никакого рвения к его выполнению, и более об этом речи не поднималось.
Мелочные формальности военной службы и привычка приписывать им чрезвычайно большое значение извратили ум великого князя Александра. У него выработалось пристрастие к мелочам, от которого он не мог избавиться и в последующее время, когда ему уже стала понятна абсурдность этой системы. В продолжение всего своего царствования он страдал парадоманией, этой специфической болезнью государей, благодаря которой, будучи на троне, он терял много драгоценного времени и которая мешала ему в его юные годы плодотворно работать и приобретать необходимые знания. Парадомания, привитая Павлом, послужила также звеном более тесного единения Александра и Константина и часто давала этому последнему возможность оказывать слишком большое влияние на своего брата, потому что Константин был превосходный знаток военного искусства, в пределах усовершенствования парадов, и Александр не мог отрешиться от очень высокого мнения о своем брате в этом отношении. К тому же это было постоянным предметом их самых оживленных разговоров.
Императрица Екатерина смотрела с неудовольствием на сближение отца с сыновьями, не предвидя тем не менее всех его последствий, так как в противном случае она, вероятно, наложила бы на это свой запрет. Однажды вернувшись из Павловска, великий князь Александр сказал мне: «Нам делают честь, нас боятся». Он хотел дать этим понять, что Екатерину начало тревожить это сосредоточение войск, военные упражнения в Павловске и характер установившегося согласия между отцом и сыновьями. Александр был польщен тем, что они заставили Екатерину испытать некоторого рода страх, но я сомневаюсь, чтобы это было так в действительности, а если такого рода беспокойство и посещало Екатерину, то, во всяком случае, оно было слишком слабо и очень мимолетно. Екатерина слишком хорошо знала недостаток личного мужества в своем сыне, несерьезный характер его войск, отсутствие расположения к этим войскам в обществе и в остальной армии, чтобы дать себе труд их бояться. Поэтому она спокойно спала, под охраной одной только роты гренадер, в то время как Павел маневрировал с своей маленькой армией на расстоянии полумили от места ее пребывания.