Мемуары
Шрифт:
Миледи… остановилась на этом в тот день, не пожелав сказать мне большего. Я видел ее и в последующие дни, и всегда со мной обращались превосходно; она даже встречала меня все с лучшей миной день ото дня, так что, если бы я не знал о ее слабости к Маркизу де Варду, то почитал бы себя счастливейшим из людей. Горничная не оставалась равнодушной ко всем этим визитам; она желала знать, в чем был секрет, и мне стоило великих трудов заставить ее поверить в подмену. Впрочем, я добился своего довольно ловко. Я убедил ее в том, якобы Миледи показала мне письмо от своего брата, кто поссорился с Маркизом Винчестером; он просил мне сказать, что немедленно переезжает во Францию биться против него, не осмелившись сделать это в Англии; он умолял меня быть его секундантом, и вот из-за этого-то ее госпожа меня и ласкала. Она проглотила эту новость, и по причине того счастья, какое я имел
Новое поведение Миледи… настолько удивило и меня, меня, кем всегда пренебрегали, что я принялся размышлять, от чего бы оно могло произойти. Хорошенько над этим подумав, я нашел наиболее правдоподобным то, что она походила на большинство Дам, кто, по прошествии их фантазии с одним мужчиной, искали себе другого, в ком они могли бы найти то, чего больше не находили в первом.
/Ради ночи любви./ Моя мысль, однако, оказалась ложной, и я не замедлил в этом убедиться. Когда я явился ее проведать на следующий день, она мне сказала, что настало время подвергнуть меня испытанию, и она желала бы узнать сегодня же, не откажусь ли я от того, о чем она меня попросит. Я ответил ей без колебаний, что стоит ей только сказать, и если даже она потребует мою жизнь, то вскоре увидит по той жертве, какую я ей принесу, с каким удовольствием я ей подчинюсь. Она заметила, что вовсе не мою жизнь она просила, но жизнь совсем другого, и если я пожелаю ей ее обещать, не существует ничего такого, на что я не мог бы надеяться. Эти слова открыли мне глаза в ту же минуту, и, тотчас поняв, какой эффект произвела записка, что я оставил ей во время нашей последней встречи, я не преминул сказать ей — пусть она лишь назовет своего врага, и очень скоро она будет от него избавлена.
Это обещание мне ничего не стоило, поскольку я рассчитывал воспользоваться намеком, сделанным мне ей самой в яростном желании отомстить. Я рассчитывал также, что, добившись того, что я претендовал получить, как вознаграждение за мои обещания, я простодушно признаюсь ей, что она не должна больше пылать таким гневом против Маркиза де Варда, поскольку это я сам обманывал ее под его именем. Она обрадовалась той горячности, с какой я обещал ей мою помощь; итак, подтвердив еще раз, что не существовало ничего, на что я не должен был бы надеяться от нее, если я окажу ей эту услугу, она мне сказала, что тем врагом, чьей крови она требовала, был Маркиз де Вард.
Я притворился крайне изумленным, услышав его имя, и Миледи не могла недооценить мое изумление и спросила, что сделалось с моей храбростью, со мной самим, кто, казалось, всего один момент назад хотел тягаться с небом, лишь бы ей угодить. Я ей ответил, страшно удивленный, каким я должен был ей показаться, что во мне не меньше храбрости, чем прежде, но, приняв во внимание, что в какой бы манере ни обернулась битва, я буду вынужден никогда больше не увидеть ее в моей жизни, я наивно признался ей, что все мое постоянство покинуло меня при этой мысли. Она меня спросила, почему же я не увижу ее больше, если выйду победителем из этой битвы, как она и надеялась; потому, — ответил я, — что мне не придется ожидать никакой пощады для себя от Его Величества. В самом деле, я не только бы нарушил этим его приказы, но еще и убил бы Сеньора, находившегося в прекрасных отношениях с Королевой Матерью; итак, самое лучшее, что я смог бы сделать, так это сбежать и соответственно никогда больше ее не увидеть.
/Ожесточенный спор о сделке./ Миледи сказала мне, — поскольку дела обстоят таким образом, мне надо будет всего лишь переехать в Англию, а она явится и отыщет меня там. Я весьма сомневался, что у нее есть хоть малейшее желание туда перебираться, как мне вскоре привелось легко в этом убедиться, но, сделав вид, будто поддался на обман, как простофиля, я заявил ей, что на таких условиях я буду драться не только против Маркиза де Варда, но еще и против всех тех, кого ей будет угодно мне назвать; однако, так как ничто не придаст мне большей смелости, как гарантии, что она сдержит данное мне слово, я умолял ее не счесть за дурное, если я попрошу у нее задаток прежде, чем ринуться в эту битву; самое лучшее, что она могла бы мне дать, это предоставить мне заранее те милости, что она мне пообещала; если она хотела сделать из меня победителя, то должна была сделать из меня счастливца, поскольку без этого я буду биться
Она была права, и я, может быть, покраснел бы от собственного поведения, если бы полное знание о ее делах не успокоило меня, когда я об этом подумал. Мне было известно, что она переступила тот порог, что обычно так дорого обходится девице, и я сказал себе, — поскольку она переступила его для другого, она распрекрасно может переступить его еще раз для меня. Не позволяя сбить себя с толку всем тем, что она могла сказать, лишь бы отговорить меня от моей решимости, я настаивал на своей просьбе под предлогом, что без этого я не могу быть в состоянии безмятежности, и если она хотела одержать победу, в ее интересах, так же, как и в моих, не отказываться от того, о чем я ее просил. Наконец, почти открыто дав ей понять, что мои услуги могли быть приобретены только за эту цену, хотя я сделал это в скромной манере, и как человек страстно влюбленный, я поставил ее перед роковой неизбежностью — или предоставить мне то, о чем я ее просил, или, по меньшей мере, позволить мне взять все это самому.
Ей больше понравилось одно, чем другое, и мы сделались добрыми друзьями, или, по крайней мере, не было бы никого, кто не рассудил бы именно так; и я ей пообещал быть непобедимым теперь, когда был столь счастлив, что обладал ее дружбой.
Я рисковал немногим, обещая ей быть непобедимым с этой стороны. Я не имел ни малейшего желания драться, и более, чем никогда, очарованный этой сиреной, раздумывал лишь о том, как бы признаться ей в моем обмане, дабы, избавив ее этим от всякого негодования и одновременно избавив себя тоже от битвы, какую я должен был дать, я мог бы наслаждаться в покое моей доброй удачей. Мне было необходимо сделать это поскорее из-за преследований, какие она уже устраивала мне, понуждая исполнить данное слово.
Я получил некоторую передышку, узнав, что Маркиз де Вард заболел; и так как лихорадка приковала его к постели, для меня это было извинение, на какое она не могла найти возражения. Лихорадка продлилась у него семь или восемь дней; тем временем я попросил у этой девицы милости провести с ней ночь; она пыталась уклониться под тем предлогом, как бы ее горничная об этом не узнала. Я хотел взяться подкупить ее, уверенный, что, после всего случившегося между нами, она будет обязана попридержать свою ревность; но она никак не хотела на это согласиться, сказав мне, что не пожелает и за все золото мира дать ей в руки такую власть над ней.
Я, конечно, мог, если бы захотел, сказать Миледи… все, что знал о ее делах, и поведать ей о своей уверенности, что она никогда не сойдет за Весталку в сознании ее служанки. Но сочтя, что не настал еще момент высказывать ей мою мысль, я сделал вид, будто поддался на ее резоны. Итак, я предложил ей поступить иначе; она оставит меня закрытым в своей комнате, тогда как отошлет куда-нибудь свою горничную, дабы, когда она вернется, она уверилась бы, что я уже ушел. Она было хотела найти и здесь какое-нибудь препятствие, но я напомнил ей, что Маркиз де Вард вот-вот будет на ногах, и она не должна бы отказывать мне в этом удовлетворении, потому что не пройдет и трех дней, как я буду уже не в состоянии попросить ее о чем бы то ни было; она согласилась в конце концов.
Я решился не дать пройти этой ночи, не признавшись красавице, что ей нечего больше так сердиться на Маркиза де Варда, поскольку причиной к этому послужил лишь вымысел. Я вообразил себе, что эта новость может быть ей только приятна, потому что вместо любовника, якобы презиравшего ее, она найдет такого, кто всегда настолько ее любил, что пошел на столь грандиозное надувательство, лишь бы помешать ей броситься в объятия другого. Каждый на моем месте загорелся бы, без сомнения, той же мыслью, а каким громадным утешением было бы для нее узнать, что если она и возвела напраслину по поводу его чести, то произошло это по милости человека, страстно в нее влюбленного. Я подумал, что было бы желательно запастись временем для разговора с ней, дабы быть хорошо принятым. Я не мог и надеяться на более благоприятные обстоятельства, чем эти, и, еще раз подготовив момент, когда она будет наиболее расположена прислушаться к голосу разума, я был страшно поражен, встретив вместо пылкости, какую она не раз проявляла прежде, внезапную ледяную холодность. Я старался ее оживить не только речью, казавшейся мне очень убедительной, но еще и ласками.