Men from the Boys, или Мальчики и мужчины
Шрифт:
Пэт снова посмотрел на могилу.
— Так и есть, — согласился я и глотнул еще сидра.
— Они умерли так давно, — сказал Пэт.
Почти в самом начале его жизни.
— Мне бы хотелось, чтобы они познакомились с Джони, — сказал я. — Я очень сожалею, что они не узнали ее.
Пэт засмеялся:
— Они бы ее облизывали с ног до головы.
Я вернул ему бутылку сидра.
— Да, она такая сладкая, прелесть просто. — Мне захотелось обнять его и поцеловать, но я не двинулся с места. — Твои волосы…
Он смущенно
— Не волнуйся об этом, — сказал он.
— Я пожалуюсь директору.
— Удачи. — Он тряхнул головой. — Они делали вещи и похуже. Они все хуже с каждым днем. Ты просто этого не видишь.
Вернулась Элизабет Монтгомери. Она опустилась рядом с Пэтом и поцеловала его в щеку. Он не шевельнулся, только смял окурок и сунул его в карман школьного пиджака. На могиле было очень чисто.
— Вас подвезти? — спросил я.
Элизабет Монтгомери взглянула на Пэта, и он помотал головой.
— Мы побудем здесь еще немного, — сказал он.
Элизабет Монтгомери подняла бумажный пакет с надписью «Еда гурманов».
— У нас есть сэндвичи, — сказала она. — Мы собирались провести здесь весь день.
Я с сомнением посмотрел на них:
— Ты обещаешь, что вечером вернешься? Она волнуется. Твоя мать волнуется.
Пэт поднял на меня глаза. Я ожидал от него язвительного подросткового сарказма, но он с серьезным видом кивнул:
— Мы вернемся вечером, хорошо?
Элизабет Монтгомери встала и улыбнулась мне.
— Все хорошо, — сказала она. — Мы приедем на поезде.
— О’кей.
Я окинул взглядом желтые поля. С восхитительной гармонией, которая заставляла их казаться скорее своим отдельным миром, чем женатой парой, мои родители умерли почти в один и тот же день. Больше десяти лет отделяло их смерти, но по календарю это произошло с разницей лишь в двадцать четыре часа. И когда я увидел желтые весенние поля, они оба сразу вернулись. Я должен приезжать сюда чаще, понял я. Хотя бы просто смотреть на желтые поля.
Я пожал руку Элизабет Монтгомери и крепко и горячо поцеловал сына в макушку. Это был совершенно правильный поступок. Я сунул несколько купюр в карман его пиджака. Все это я проделал, не спросив разрешения и не дав ему времени опомниться и возразить.
Потом я направился к машине, откуда позвонил его матери и сообщил, что Пэт сейчас со своей подружкой, бабушкой и дедушкой и что наш мальчик жив и здоров.
19
«Да, — думал я, выкарабкиваясь из постели, одеваясь в темноте и направляясь на машине в больницу. — Теперь вспомнил».
Мои родители умерли много лет назад, и я забыл, что в самом конце посреди ночи всегда раздается звонок.
Но сама больница совсем не изменилась. Так же на улице стояли и курили люди в пижамах и халатах, смеющиеся медсестры ожидали конца ночной смены, бездомный мужчина спал на лавочке возле закрытых киосков рядом с пустынной
И все это сейчас вернулось ко мне.
Проходя по коридорам, наполненным, как и раньше, тем же ночным шумом перевозимого оборудования и стонов больных во сне, на одно безумное мгновение я осознал, что ищу кровать, на которой умирал мой отец. Я нашел сестринский пост, и меня направили в темную переполненную палату, где вокруг крайней кровати были задернуты занавески. Я вошел внутрь.
Синг Рана спал полусидя, его голова наклонилась вперед. Кен сидел рядом с кроватью, вскрывая большую коробку конфет «Куолити-стрит». Даже в этот час он был в своем воскресном костюме. Хотя он всегда был одет с иголочки.
— У него удар, — сказал Кен. — Знаешь, что это такое?
Я покачал головой:
— Не совсем.
Я знал все про рак. Мои родители были из поколения, обожающего «Касабланку». Сигареты и преданная любовь были в их сознании неотделимы друг от друга. Поэтому в нашем доме про рак было известно все.
— Не совсем или совсем нет? — прищурился он, яростно разворачивая конфету с карамелью.
Я посмотрел в лицо Синга Рана. Оно было по-прежнему гладким, как у юноши, вот только прекрасный золотистый оттенок кожи стал ярче и грубее, и от этого гурк внезапно постарел, словно за одну ночь прожил много лет.
— Совсем нет, — признался я.
— Этот шарлатан доктор говорит, что у него эмболия легочной артерии, — объяснил Кен, набив рот шоколадом. — Тромб. Ищет путь от сердца к мозгу.
Он поразмыслил над коробкой «Куолити-стрит». Взял конфету с кокосом и бросил ее обратно.
— Прости, что позвонил тебе среди ночи, — сказал он. — Просто подумал, что ты захочешь об этом знать. Конечно напрасно.
Я покачал головой:
— Я хочу знать. Я рад, что ты позвонил. И мне не так уж хочется спать.
Мы взглянули на Синга Рана.
— Что с ним теперь будет? — спросил я.
— Слишком рано говорить. — Кен пожал плечами. — Сказали, ослабление функций. Этот болтун только и мог трепаться что о коме, параличе, смерти.
— Господи.
— Да уж, у них только одно на уме. — Он посмотрел на спящего друга. — Если он продержится неделю-другую, то будет как огурчик.
Он протянул мне «Куолити-стрит», я покачал головой. Но он силком сунул мне коробку, и я взял «Зеленый треугольник». Я помнил эти конфеты. Вкусный лесной орех в молочном шоколаде, если не ошибаюсь.
— Мы были на собачьих бегах, — начал Кен, не отрывая глаз от лица Синга Рана. — Он говорил об Италии. Ему все больше нравилось говорить об Италии. Он постоянно говорит об Италии, словно это был лучший отпуск в его жизни. — Он хихикнул. — Он говорит об апельсинах и лимонах. О полях, девочках и вине. О горах и виноградниках. Я уже всего этого не помню. А теперь он — полупустой стакан, старый Синг Рана.