Men from the Boys, или Мальчики и мужчины
Шрифт:
Кен перестал улыбаться.
— Лучшая жизнь, — негромко сказал он. — Солнце. Барбекю. Пингвины. Более высокое качество жизни.
Трейси засмеялась и покачала головой.
— Чтобы убежать от тебя, — сказала она. — Он больше не мог это выносить. Он оставил Англию, чтобы оказаться подальше от тебя.
И они отправились в отель. Кен молча закурил новую самокрутку, и мы пошли к машине. Было уже почти два часа, и праздник заканчивался.
Перед отелем собралась толпа, чтобы посмотреть на отъезжающих жениха с невестой.
Мы слышали приветственные
— Давай я отвезу тебя домой, — сказал я Кену, когда он привалился к моей машине.
Старик выглядел очень усталым.
— Это несправедливо, — проронил он.
— Нам надо постараться не шуметь, — сказал я, ставя чайник, и Кен тут же начал шумно прочищать глотку.
Это было похоже на хрип умирающего тюленя. Я выразительно взглянул на потолок, указав взглядом на то, что там спит моя семья.
Его глаза следили за мной из-под очков.
— Дома все плохо? — спросил он.
Я понимал, как его утомила эта жизнь.
— Да нет, не плохо, — ответил я. — Просто… сейчас глубокая ночь. Моей жене утром вставать на работу.
Я повернулся туда, где стояли чай, молоко и сахар.
— А мне — нет.
Он поудобнее уселся за кухонным столом.
— Должно быть, это трудно, — проговорил он. — Когда жена — добытчик. Ей это нелегко. Или тебе.
Я повернулся, чтобы посмотреть, не смеется ли он надо мной. Его лицо было невозмутимым. Я отвернулся к кипящему чайнику.
— Это просто временно, — пробормотал я.
— Временные трудности, — уточнил он. — Не так, как у меня. Гораздо проще.
— Какие еще у тебя трудности? — вспылил я, и это прозвучало более грубо, чем я хотел.
Но он только рассмеялся.
— Бедняга ты, — сказал он. — Получил жену, которая о тебе заботится. А мне всего лишь пришлось иметь дело с нацистской Германией.
— Верно, — согласился я. — Бедняга я.
Я поставил на кухонный стол две чашки с чаем. Он был здесь только потому, что всю дорогу домой твердил, что страстно желает ту или иную вещь. Он всегда чего-то страстно желал, этот старик.
Чашку чая. Сигарету. Глоток воздуха.
Я наконец понял, что именно в нем напоминает мне так сильно моего отца. У них было много общего даже на первый взгляд — война, медали, крепкие истерзанные тела, покрытые шрамами, которые им носить до самой смерти.
Но была и такая же очевидная разница — мой отец был загородным жителем до глубины души, благоговел перед пригородами Лондона, холил и лелеял свой сад и не богохульствовал перед детьми, в то время как Кен Гримвуд никогда не покидал свой район, застроенный муниципальными домами, никогда не уезжал из своей муниципальной квартиры. Но у них была одна общая боль — бездонный колодец горечи и сожаления по поводу того, как их страна отнеслась к мальчикам, которые вернулись домой.
«Мы отдали все. Многие из нас не вернулись. А вы, гады, не оправдали
Мой отец прятал это в себе лучше, чем Кен Гримвуд, но это было то же самое. За чистыми занавесками и подстриженной лужайкой дома моей семьи — скромного дома, ради которого мой папа вкалывал на трех работах, с трудом собирая деньги на первый взнос, — скрывался человек, не склонный злиться и жаловаться.
Но когда я вырос и белокурый, коротко стриженный мальчишка превратился в самого обычного, бесцветного, склонного ошибаться мужчину, который только и умеет, что портить жизнь себе и окружающим, я не мог отрицать тот факт, что я — один из толпы мерзавцев, которые не оправдали надежд моего отца.
— Ты разрушил мою жизнь, — сказал он мне, когда я огорошил его новостью о том, что наш с Джиной брак дал трещину.
— Ты сам сделал свою жизнь, — сказал я ему, желая ранить его так же, как он ранил меня.
В моем отце был кусок льда. Он был порядочным человеком, вежливым, воспитанным, и у него было множество хороших качеств. Но внутри его прятался твердый кусок черного льда, и я ни разу не видел, чтобы он начал таять, пока не родился мой сын. Он не растаял до тех пор, пока не появился Пэт, и тогда я наконец-то увидел на его лице взгляд, говорящий: что же, может быть, теперь все наладится.
— Хороший чай, — одобрительно кивнул Кен.
Я посмотрел на часы. Мне надо было еще отвезти его домой и вернуться обратно. Я сделал большой глоток чая, хотя он обжигал мне рот.
И тут я увидел в саду свет.
Вернее, огонек, а не свет. В темноте, в домике для игр, крохотный огонек, который на мгновение становился ярко-красным, а потом делался неярким, похожим на янтарь.
— Вот маленький негодяй, — проговорил я и отпихнул стул, вставая.
Кен взглянул на меня, потом в сад. Но ничего не сказал.
— Мой сын, — пояснил я. — Он в домике для игр. Курит в домике для игр марихуану.
Кен наклонил голову набок. Домик для игр? Марихуана?
Я пробормотал что-то бессвязное и тут же понял, что должен успокоиться.
— Я убью его, — просто сказал я, и Кен внезапно все понял и поднял руку, когда я направился к двери, ведущей в сад.
— Говорят, что ребенок нуждается в любви больше всего тогда, когда меньше всего ее заслуживает, — произнес старик.
Я уставился на него.
— Так говорят?
Он кивнул:
— Так я слышал.
— Верно, — кивнул я. — Я должен последовать совету человека, которого только что вышвырнули со свадьбы его внучки.
Кен Гримвуд лишь улыбнулся.
— Ничего, если я покурю здесь? — спросил он.
— Нет, — ответил я и вышел в сад.
Я почувствовал тошнотворно сладкий запах марихуаны, еще не доходя до домика. И увидел внутри Пэта, похожего на Гулливера, сгорбленного, слишком большого для того, чтобы поместиться внутри. Я открыл дверь и вошел. Он с вызовом затянулся. Красный огонек загорелся снова. И я понял, что не убью его. Ни сегодня и никогда. Я просто любил его.