Men na guil edwen
Шрифт:
— Но теперь, я благодарна тебе, — продолжала Анариэль, зашатавшись без его поддержки. — Я наконец смогла увидеть истину! И свое предназначение в поклонении и службе Темного Властелину.
— Достаточно, — прервал эльфийку Трандуил, подхватывая ее под локоть. — Мы возвращаемся во дворец. Тебя ждут прекрасные покои.
***
— Ферен, вели принести в покои королевы детские вещи Леголаса, — приказал Трандуил советнику.
Эльф был весьма удивлен и не скрывал этого, но повиновался.
Анариэль стояла у окна, когда детскую люльку, наполненную игрушками, маленький лук с колчаном и качалку в виде оленя принесли в покои и поставили у стены. Она хмуро смотрела
— Зачем ты притащил весь этот хлам?
— Освобождаю подвал для еще одного винопогреба, — спокойно ответил Трандуил. — Пусть этот хлам пока полежит тут, ты не против?
Анариэль хмыкнула и отвернулась. Стены этих покоев давили на нее. Эльфийку угнетала обстановка. Лишившись магии, она не могла сделать ровным счетом ничего. Ярость постоянно жгла ее изнутри. Ей хотелось кричать, она била руками завесу, в попытках сорвать ее и убежать. Ничего не получалось. Чертова магия эльфов, ей не уйти, пока сам король не пожелает этого. Ничего, он пожелает. В итоге он сдастся. Анариэль кричала по ночам, длинными когтями она пыталась рвать завесу. Она знала, что король слышит. Что он не спит. И что он мучается. Она желала довести его. Чтобы он не выдержал и сорвался. Тьма так сильно звала ее на восток.
Зачем он притащил эти вещи? Анариэль глянула на люльку. Какое-то убожество. Дева села в темный угол, в котором считала себя неуязвимой для добра. И не вставала до следующего утра, покуда не принесли пищу. Она знала, что ей нужно питаться. Иначе силы оставят ее.
Девушка поставила пустую чашу из-под еды на стол. Любопытство, великий порок, разожгло в ней желание подойти к вещам, оставленным королем. Она присела рядом с качалкой. Снова олень, опять рогатое животное, как предсказуем Трандуил. Она дотронулась до носа оленя и качнула качалку.
Маленький светловолосый остроухий мальчик сидит на качалке в виде оленя, его звонкий смех раздается повсюду, давит на уши, заставляет душу трепетать от радости и счастья.
— Нееееет! — Анариэль с ужасом отстранилась от качалки.
— В чем дело, мам? — раздался голос Тауриэль, заглянувшей в покои королевы.
— Убери это! Забери все это уродство с собой и исчезни с моих глаз! — закричала Анариэль и пнула ногой качалку.
С тяжелым вздохом Тауриэль тихонечко закрыла дверь и ушла прочь.
Неделю Анариэль не подходила к детским вещам. Когда она забывалась в грезах, к ней приходили видения, от которых душу разрывало той самой ненавистной ей радостью. Она видела того же мальчика, то сидящего в этой самой комнате в окружении игрушек, то летящего к ней на всех парах, сжимая в руке маленький лук. Он смеялся в ее видениях и смотрел на нее синими глазами, блестящими в звездном свете. Смотрел с такой любовью, какую могут дарить только дети, и от этого сердце королевы трепетало от переполняющих ее чувств. Тех самых, от которых она отгораживалась всеми возможными способами.
На утро двадцатого дня, после того как Трандуил принес в ее покои вещи, к ней заглянул Леголас.
— Мама, я принес еду, — произнес он.
— Леголас? — тихим слабым голосом отозвалась она, хотя сидела спиной к нему.
— Да? — Леголас обрадовался, потому что она впервые назвала его по имени.
Анариэль обернулась и сделала шаг навстречу сыну. Леголас подошел к ней, его душа затрепетала в ожидании и надежде на то, что мама наконец возвращается. Та смотрела на него, в его синие глаза. На его светлые волосы. Точно такие же, как у эльфенка из ее грез. Она так сильно любила его. Когда-то. Но тьма все еще была сильнее. Глаза королевы снова почернели.
— Пойди прочь, — произнесла она. — Оставь меня одну! — она вцепилась руками в волосы и в изнеможении повалилась на кровать. Добро и зло боролись в ней, и силы покидали ее из-за этой отчаянной борьбы.
Леголас нахмурился и вышел, расстроенный и преисполненный печалью.
Прошел еще месяц, Анариэль, ведомая силой, которая была ей не понятна, подошла к люльке и провела по ней рукой. Вот уже несколько дней в ее грезах был не только светловолосый мальчик, но и маленькая рыжеволосая девочка, с глазами, которые Анариэль помнила у своей матери. Ярко зеленые, с желтоватым отливом. Она качала ее в люльке. Водила гулять. Иногда мальчик и девочка появлялись вместе. Они плакали и отчаянно звали маму. Тогда Анариэль просыпалась вся в слезах, рвалась куда-то на этот детский плач, и с каждым днем ей требовалось все больше и больше времени, чтобы осознать где она и принять горькую истину. План короля действовал — против своей воли она начинала ощущать все те чувства, от которых отказалась давным-давно.
В первый день лета, когда солнце высоко висело в небе и согревало лучами зеленую листву многовекового леса, Тауриэль решила навестить мать. Она не стала открывать дверь, а присела, облокотившись на нее спиной. Эльфийка уже несколько раз так делала. Толку заходить не было. Она рассказывала как проходят ее дни, что она делает. И ей верилось, что мама слышит ее. Но в этот яркий день со дня расставания с Кили прошло уже три месяца, и Тауриэль пришла к маме, чтобы рассказать ей о том, какие бывают гномы. Что не все они жадные, упрямые и вонючие. До своего исчезновения, Анариэль не была столь категорична к народу рода Дурина. Вот и сейчас Тауриэль рассказывала ей о той ночи, когда Кили, сидя за решеткой, в этом самом королевстве, рассказывал о своих приключениях.
— Мам, а он видел огненную луну, представляешь? Я бы тоже хотела ее увидеть. Он сказал, что она невероятно огромная и очень красивая, — говорила и говорила она. — Мам, я по нему очень скучаю. Папа никогда бы не одобрил наш союз, но я хотела, чтобы ты познакомилась с Кили, и тогда ты бы смогла меня понять! Могла бы уговорить папу… И мы бы жили в его вновь обретенном доме. И были бы счастливы. Но Кили не приходит, и отец никогда не разрешит мне уйти. Кто же покажет мне теперь огненную луну? — по щеке Тауриэль скатилась слеза. — Я знаю, ты сейчас не помнишь, что такое любовь. Но когда-то ты ее тоже испытывала. Мам, я правда полюбила его всем сердцем. И теперь я знаю, что любовь это боль. И знаешь, я немножко понимаю, почему ты не хочешь возвращаться. Потому что если ты вернешься, а потом кого-то из нас потеряешь, то тебе будет очень-очень больно. Как мне, — Тауриэль заплакала, спрятав лицо в ладонях.
Анариэль слышала ее. Вот уже несколько дней, она слушала и слышала ее. Сидя за стеной, прислонившись спиной к двери, она шептала:
— Не надо, бельчонок. Не плачь.
Дверь тихо отворилась. Неуверенно и осторожно ступая босыми ногами по полу, из королевских покоев вышла Анариэль. Тауриэль отняла руки от лица и вскочила.
— Как ты вышла?! — воскликнула она.
— Я…Я не знаю, — тихо ответила Анариэль. — Просто вышла.
Она глянула на Тауриэль. Две пары светлых глаз встретились. Анариэль почувствовала волну тепла, разливавшуюся по ее душе. И ей было так хорошо от этого тепла. Тауриэль смотрела на мать и не верила своим глазам. Очи ее не чернели, взгляд был нежным и милым. Таким любимым и родным.