Меншиков
Шрифт:
Царь Алексей Михайлович появлялся перед народом в особо торжественные дни в тяжеловесном одеянии и в сопровождении многочисленной свиты из бояр и сотен стрельцов. Его сын щеголял в сопровождении денщика в удобной для работы одежде, дотошно проверяя строительство в столице, или мог часами расспрашивать заезжего шкипера.
Отец принимал послов, торжественно восседая на троне, задавая при этом пару банальных вопросов о здоровье государя. Его сын лишь изредка соблюдал посольский обряд, он его утомлял своим сложным церемониалом. Петр мог принимать посла в токарной мастерской или вести деловые разговоры во время пирушки или свадебного торжества. Ему были чужды чопорность и стесненность этикета.
Одним
Этим занятиям, а их число можно увеличить многократно, царь придавал воспитательное значение, о чем сам однажды сказал волонтеру И. И. Неплюеву, сдававшему экзамены после возвращения из-за границы. Показывая натруженные руки, Петр произнес: «Я и царь, а руки в мозолях». Манеру поведения Петра отметил и Пушкин: «Он… на троне вечный был работник».
Откуда у Петра все эти качества, как проходило становление его личности, рискнувшей пойти наперекор старине и внести свежую струю в затхлую атмосферу кремлевского дворца? Возникает и другой вопрос: откуда мог взяться такой царь, умевший находить общий язык и с изощренными в хитросплетениях дипломатами, и с коронованными особами других государств, и с учеными с мировым именем, и с вельможами, кичившимися своими предками, и с худородными выскочками, с плотниками, корабельными мастерами, снисходить до которых считалось зазорным.
Ответить на поставленные вопросы, опираясь на какие-либо источники, практически невозможно – таких источников в природе нет: мы не знаем педагогических воззрений воспитателей Петра и его матери. Думается, что эти беспрецедентные качества приобретались Петром не благодаря системе воспитания, а вопреки ей.
Дело в том, что Петра не готовили к занятию престола – он мог стать всего лишь третьеочередным претендентом на трон: согласно обычаю, царский скипетр после смерти Алексея Михайловича должен был получить его старший сын Федор, а за ним – следующий сын Иван, и только после него приходил черед Петра. Никто, разумеется, не мог предусмотреть ни недолговечности Федора Алексеевича, ни дебильности Ивана Алексеевича, ни того, что волею случая трон нежданно скоро займет Петр. Сказанное отразилось и на воспитании, и на обучении малолетнего Петра – он не получил даже того минимума знаний, которым довольствовались царевны, только в шестнадцать лет Петр усвоил четыре действия арифметики.
В еще большей мере, чем отсутствие заботы о систематическом образовании, сказалось отсутствие воспитания. Царица Наталья Кирилловна Нарышкина, мать Петра, оказалась в положении опальной вдовы. Не улучшилось, а, скорее, ухудшилось ее положение при царевне Софье, когда Петр, провозглашенный царем в 1682 году, должен был ограничить свою роль участием в церемониях царских выходов и приемах послов. Царица Наталья с сыном и ее окружением жили не в Кремле, а в Преображенском.
В то время как штат «робяток», однолеток царя Ивана, был составлен из потомков знатнейших фамилий, которые проходили практическую школу подготовки к придворной карьере, малый двор в Преображенском набирался из сыновей либо второстепенных и третьестепенных вельмож, либо лиц, находившихся в услужении у опального двора, – сыновей конюхов, прачек, поваров… В этой среде, видимо, мало-помалу воспитывался тот «демократизм» Петра, который так импонировал новой, выбившейся при нем знати и который вызывал осуждающие пересуды великородных людей.
Мы привлекли столь пристальное внимание к личности Петра прежде всего потому, что личность олицетворяет эпоху – оригинального царя окружали столь же оригинальные соратники. Такое могло произойти только при новых критериях подбора сподвижников. Традиционно ближайшие родственники царицы – отец, братья, дядья – назначались на высокие посты и жаловались столь же высокими чинами. В окружение царя входили высокородные люди, представители древних фамилий. Свою карьеру они начинали с придворных чинов, находясь в услужении царя: стольники, спальники, стряпчие и прочие. Со временем они получали думный чин окольничего, а затем боярина и тем самым возводились в ранг государственных деятелей. Считалось, что способностей у высокородного боярина вполне достаточно, чтобы с одинаковым успехом командовать войсками, вести дипломатические переговоры, управлять каким-либо приказом или уездом либо заседать в Боярской думе. О последних современник язвительно писал: «Иные бояре, брады свои уставя, ничего не отвещают, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе и многие из них грамоте не ученые и студерованные».
Образ боярина, созданный Григорием Котошихиным, можно было бы счесть утрированным, если бы мы не располагали свидетельством, исходившим от самого Алексея Михайловича. Он вгорячах как-то сказал Ивану Хованскому, за хвастовство и болтливость прозванному Тараруем: «Я тебя взыскал и выбрал на службу, а то тебя всяк называл дураком». Столь нелестная оценка способностей тем не менее не помешала царю вручить Тарарую судьбы ратных людей только на том основании, что он из рода Хованских, потомков Гедиминовичей.
Строгую и сложную иерархию знатности происхождения регистрировал местнический счет – каждая фамилия ревниво следила за сложившимися отношениями между ее представителями не только в настоящем, но и далеком прошлом. Именно прошлое, традиция и являлись основанием для отказа от должности, ставившей родовитого человека в подчиненное положение другому, на том основании, что этот другой в стародавние времена в иерархии чинов был ниже. Даже при распределении мест за царской трапезой руководствовались местническим счетом, и на этой почве нередко возникали конфликты и даже потасовки, когда от боярских бород летели клочья.
В местнический счет включались все представители рода с его многочисленными ответвлениями: родные, двоюродные и троюродные братья, их племянники. Сложно было определить старшинство внутри рода. Еще сложнее было установить степень старшинства между представителями разных родов. Особенно пагубно сказывалось местничество во время войны, когда воеводы вместо дружных и согласованных действий, как того требовала обстановка, занимались выяснением местнического счета. Именно перед походами стали объявлять «быть без мест», то есть местничество временно отменялось.
Удар по местничеству был нанесен 12 января 1682 года, когда на торжественном заседании Боярской думы царь Федор Алексеевич и патриарх выступили с речами о вреде местничества. В приговоре традиция была названа «братоненавистным и любовь отгоняющим местничеством». В Кремле были сожжены Разрядные книги, из которых извлекали данные для местнического счета.
Отмена местничества ослабила позиции аристократических фамилий, создала предпосылки для продвижения по службе неродовитым дворянам, консолидировала дворянство, расшатала перегородки, отделявшие один «чин» от другого.