Мент и бомжара (сборник)
Шрифт:
– Прижилась кепочка, – сказал я фальшивым голосом, вешая куртку на крючок.
– А что с ней сделается, – ответил Володя, не прекращая разговора по телефону.
– Этот красный лоскут прямо-таки светится в твоем кабинете!
– Красный потому что, вот и светится… – легко ответил Володя, не чувствуя еще никакого подвоха в моих словах.
– Примерьте, Виктор Алексеевич! – великодушно сказала Валя, выглянув из-за компьютера. – Она вам пойдет.
– Вы думаете… – затравленно проговорил я и, сняв кепочку с вешалки, надел ее, подошел к зеркалу, не без опаски посмотрел себе в глаза. Первое ощущение – ужас. В зеркале был не я,
Все свои снимки я делю на две категории – те, на которых я могу себя терпеть, и те, на которых терпеть себя не могу. Так вот, на этом снимке я себе даже нравился. Я смотрел на себя откуда-то из прошлого века, и понимал, теперь только начал понимать ту женщину, которая тогда, в начале девяностых, иногда позванивала мне по телефону. А я был легок, беззаботен и глуп. Не думаю, что я так уж поумнел за эти годы, но что протрезвел, это точно.
Обреченно сняв кепочку, я прощально взглянул на свою мгновенно постаревшую, хорошо мне знакомую физиономию сегодняшнего дня и, с трудом добредя до вешалки, повесил ее на тот же крючок, с которого снял минуту назад.
А когда по дороге к метро я снова заговорил о кепочке, Володя резко остановился, сорвал кепочку с головы и, сжав ее в кулаке, протянул мне:
– На! Дарю! Привет тебе из страны Ирландии! Только давай уже наконец поговорим о чем-нибудь другом!
– Спасибо, – смиренно ответил я и, не решившись надеть кепочку тут же, немедленно, сунул ее в сумку и задернул молнию. Кофе в нашей забегаловке мы взяли молча, не говоря ни слова, я разлил из мерзавчика коньяк по чашкам, и хотя напиток был ничуть не хуже, чем обычно, разговор не получался. В метро мы разошлись по своим направлениям и попрощались, лишь сдержанно кивнув друг другу. Не холодно, нет, но осталось ощущение, будто мы стали свидетелями чего-то важного, нами не понятого, но при этом оба сознавали – будет продолжение.
И началось.
Как и все в этом мире, началось все с совершенно невинного и незначащего моего наблюдения – мне стали уступать место в метро. То ли действительно поизносился, то ли выглядел гораздо хуже, чем себя чувствовал, но только с какого-то момента я обратил внимание, что вежливых, воспитанных юношей и девушек в общественном транспорте резко прибавилось. И даже зрелые мужчины, в силе и соку, тоже уступали место, еще горячее от их пылающего зада, уступали, дружески похлопывая меня по плечу – не переживай, дескать, все там будем.
Однажды случился конфуз – в метро я засмотрелся на красавицу, вполне по-мужски засмотрелся. И женщина, не выдержав моего, как мне казалось, восторженно-бесстыдного взгляда, поднялась и легким движением руки предложила сесть на ее место…
Этот случай меня отрезвил, и постепенно я стал привыкать к вежливости наших граждан, тем более что из динамиков постоянно грохотали призывы уступать место старцам, больным и беременным. Поразмыслив, я решил, что попадаю все-таки в первую категорию. К старцам. Поскольку еду в метро самостоятельно, то, видимо, на больного не тяну, а уж к беременным, по понятным причинам, тоже отнести себя не имею права.
Ну, что ж, старец так старец.
Так вот, стоило мне надеть ирландскую кепочку с красным лоскутом над левым ухом, как все мои льготы в метро разом кончились. Более того, если я успевал сесть на свободное место, на меня уже поглядывали не то чтобы укоризненно, а осуждающе, расселся, дескать, не может женщине место уступить! Но самое странное – я заметил, что поднимаюсь охотно, и постоять несколько остановок мне совсем не в тягость…
Как-то несколько лет назад, под горячую руку, а если точнее выразиться, то под хорошим таким жизнерадостным хмельком я, получив гонорар, небольшие, в общем-то, деньги, тут же, в ближайшем магазине, какие силы меня туда затолкали – понятия не имею, так вот в этом самом магазине я купил себе на эти деньги костюм. Серый костюм, в тонкую, почти неуловимую красную полоску. И до того я в нем, в этом костюме, хорошо и удобно разместился, что отказаться от него у меня уже не было никаких сил.
Да я и не стал отказываться.
Выгреб все рублики до последнего, их как раз хватило еще и на галстук – в те времена галстук еще можно было купить как бы в придачу, это сейчас приличный галстук дороже костюма.
Ладно, признаюсь, костюм этот я купил не потому вовсе, что был слегка пьян и почти счастлив, к тому же при деньгах, а потому, что серый костюм в тонкую красную полоску был моей все никак не сбывавшейся мечтой последние лет двадцать. С тех пор, как в таком вот костюме я увидел на фотографии в журнале актера Бельмондо – тогда тот еще был молод и хорош собой.
Купил и подумал – сколько же мне еще ходить по редакциям в ожидании доброго к себе отношения, ходить в штанах с пузырями на коленях, с ширинкой, молния которой вела себя по отношению ко мне нагло и своенравно – она расстегивалась, когда ей этого хотелось… А пиджак, господи! пиджак! Протертые локти, истлевшая подкладка, воротник, свернувшийся в какую-то непристойную макаронину… Купил.
Принес домой.
Надел на себя и штаны, и пиджак. Принял позу перед зеркалом. Увидел в зеркале за спиной жену. И она, жена, произнесла…
– Никогда, ничего, нигде более несовместимого не видела. В жизни. Надеюсь, и не увижу. Перенести это зрелище еще раз… Кто вынесет, господи!
Спокойно произнесла, с каким-то даже сочувствием, но, выходя на кухню, неосторожно выпустила из рук дверь. Дверь ее и выдала – она так хлопнула, что пыль поползла из платяного шкафа. Только по этому я догадался, какой силы чувства бушевали в этот момент в ее, не в обиду будь сказано, груди.
Объяснялось все просто – это был день ее рождения. Говорю же, немного выпили с Володей по случаю публикации моего рассказа – это были времена, когда гонорара за рассказ могло хватить на финский серый костюм в тонкую, красную, почти неуловимую полоску.
Хорошие были времена. Подзадержись они немного, я бы до сих пор писал рассказы. А так, пожалуйста – классик детективного жанра, блин.
Как бы там ни было, с тех пор моя обновка ненадеванная так и висела в шкафу на деревянной вешалке. Не решился я его надеть, да и не складывалось как-то – то жена гневалась, то туфли не подходили, то на голове топорщилось что-то совершенно несуразное…
Так и жил.
Спрашивается, кто же будет печатать рассказы писателя, который в таком вот наряде приносит свои замусоленные частыми отказами листки? А знаете, печатали, не часто, без восторга, с вымученными похвалами, но печатали. Правда, денег не платили. Но к тому времени уже никому не платили, неприличными стали денежные расчеты, и даже оскорбительными по отношению к автору.