Мент. Инспектор угрозыска

Дашко Дмитрий

Похлопал по карманам: оружия при нём не оказалось, даже завалящего кухонного ножика.

И вид у мужика прежде был какой-то чересчур спокойный — выходит, беглый Кравцов не счёл нужным предупредить подельников, посчитал более важным самому унести ноги. Даже на свою долю плюнул.

Бегло осмотрели квартиру: в ней были две страшно замусоренные и прокуренные комнаты и такая же кухонька, окно из которой выходило в глухой двор. Все комнаты, кроме одной, пустовали. По московским меркам — невиданная роскошь. Всё как всегда: нормальные люди ютятся

как сельди в бочке, а бандосы позволяют себе куда более комфортабельные условия, хотя, конечно, общее состояние помещений можно было обозначить старым русским словом из четырёх букв, которое начиналось на «с», а заканчивалось на «ч».

Князя мы застали в гостиной за накрытым грязной скатертью столом, на котором стояла наполовину пустая здоровенная бутылка из-под самогона. На тарелках была разложена немудрёная закуска.

Из приоткрытого окна гулял прохладный сквозняк. Если бы не он — тут было бы не продохнуть от запаха самогона, перегара и плохой еды.

Князю хватило взгляда, чтобы просчитать, кто мы такие.

— А, мильтоны пожаловали, — пьяно протянул он. — И чего вам, спрашивается, спокойно не сидится?

— Ну, во-первых, не мильтоны, а уголовный розыск, Князь. Во-вторых, ты сам знаешь, зачем мы к тебе пришли.

— Ну-да, ну-да, — покачал головой Князь. — Совсем оборзели вы в своей уголовке. С какого, спрашивается, х… хрена, я должен ваши мысли читать? Либо говорите, с чем пожаловали, либо дверь прикройте и валите отсюда. За стол, уж прости, приглашать не буду — не заслужили, — ехидно заметил он.

— Ты, гражданин Обухов, говори-говори, да не заговаривайся! — зашумел Панкратов, и я наконец-то узнал фамилию рецидивиста. — Сам скажешь, где кассу типографскую спрятал или как?

— Смотрю я на тебя, гражданин сыщик, и ума не приложу: какая ещё типография, какая касса?

— Ваньку не валяй, Обухов! Ты и твой подельник Чума, а так же граждане Кравцов и Манкевич устроили налёт на типографию «Красный печатник». В качестве наводчика выступил кассир типографии. В настоящее время все они арестованы и дают признательные показания, — стал блефовать я.

— Ну, арестованы и арестованы, — пожал плечами Князь. — В наше время от сумы да тюрьмы не зарекайся… А что касается показаний ихних — так это поклёп на меня и на моего лучшего товарища Чумакова. За что парня обидели?

— За дело, — буркнул я. — Ещё раз хочу вас предупредить: ваши подельники сдали вас с потрохами, иначе бы мы не нашли адрес, в котором вы скрываетесь.

Князь изобразил широкую и презрительную ухмылку.

— С чего ты решил, что мы от кого-то прячемся? Мы перед законом чисты, вольны жить, где хотим, как говорит советская власть. А что касается каких-то там подельников… Я понятия не имею, о ком речь, начальник. Кравцов какой-то… Манкевич… Я и фамилии-то эти впервые от тебя слышу. Не знаю, что у них с типографией приключилось, а мы и к этому налёту и ко всем прочим никакого касательства не имеем. И вообще, сейчас не старорежимное время, чтобы во всех грехах обвинять тех,

кто однажды оступился, но потом проникся революционными идеями и решительно покончил с ошибками проклятого прошлого! Да кто вы вообще такие, чтобы мешать людям жить по-новому?!

— Тебе бы, гражданин Обухов, только в цирке с такими речами выступать, — усмехнулся Панкратов. — Прямо соловьём разливаешься. Только у нас ведь не цирк, и раз мы к тебе явились, значит, имеем на то веские основания.

— Нет у тебя ничего, кроме слов, — Князь взял со стола солёный огурчик и с хрустом откусил. — Так что это тебе в цирке рыжим выступать, начальник, а не мне.

— Ах ты ж гад! — Панкратов подошёл ближе и замахнулся, чтобы как следует вмазать Князю по башке, но я его остановил.

— Погоди, Коля. Успеешь ещё душу отвести. А ты, Обухов, — я посмотрел на Князя, — лучше бы не строил из себя целку, а выложил нам всё как на духу: сам знаешь — чистосердечное облегчает душу…

— И увеличивает срок, — хохотнул тот, и стало ясно, что эта знаменитая поговорка в ходу уже очень много лет. — Тебе надо — ты и доказывай, а я вам помогать не собираюсь. Сказал, что никакой типографии не брал, и на этом стоять буду.

Он демонстративно догрыз огурчик и замолчал.

— Хорошо, Князь. Коля, присмотри за ним, а я пока его кореша потрясу: может он понятливее окажется, — сказал я.

Панкратов кивнул.

— И да, если дёрнется — стреляй ему в ногу, пусть до конца жизни на костылях скачет, — посоветовал я, на что Князь ответил презрительной гримасой.

Чума очухался и постепенно приходил в себя, но пока что его взгляд не был осмысленным. Он по-прежнему сидел на корточках и, скуля, потирал ушибленную макушку.

Я встал напротив.

— Говорить будем, Чума?

— О чём нам с тобой говорить, легавый?! — включил режим бывалого урки тот и сразу получил от меня довесок по ушам.

— Так понятней? — поинтересовался я, когда Чума успокоился и перестал выть.

— Понятней.

— Так что насчёт разговоров?

— Каких разговоров, гражданин начальник?!

— Душевных! Где деньги, которые вы взяли в типографии? — рявкнул я так, что бандит сьёжился.

В этот момент из комнаты, где сидел Князь, раздалось угрожающее:

— Не говори ничего, Чума — слышишь!

— Вот сволочь! — судя по последовавшим звукам, Коля дал выход накопившейся энергии.

— Слышь, начальник, а ты точно из уголовки? — хмуро спросил Чума.

— А откуда ж ещё?! Что — не похоже.

Чума устало вздохнул.

— Ты, начальник, обиду на меня не держи, но говорить тебе я ничего не стану. Если сболтну — Князь меня на лоскуты порежет.

С этим всё стало ясно. Я схватил его за шиворот рубахи, резко поднял и затолкнул в гостиную к напарнику, которого Чума явно боялся куда больше родной милиции.

— Что, не колется? — вскинул голову Коля.

— Не колется, — вздохнул я. — Придётся обыск устраивать. Я так понимаю, здесь с понятыми будет напряжёнка?