Меня нашли в воронке
Шрифт:
– Да уж… - дед опять засмолил духовитый свой табак.
– Дилемма, как наш хвылософ говорит. И как ты энту дилемму рубить будешь? Аки Сашка Македонский?
– Да, - коротко отрезал Леонидыч.
– Сон это или смерть- какая разница? Человеком надо быть. Значит, что? Пойдем завтра - то есть сегодня уже - к нашим. На прорыв. А там как фишка ляжет.
– Какая фишка?
– не понял дед.
– Есть такая игра рулетка…
– Знаю, ага… Офицеры у нас баловались во время оно.
– Фишку
– А ноль чего?
– Ноль это ноль. Значит ни жизни, ни смерти. Вот как у нас сейчас. Если я тут - значит, я тут нужен, так?
– Вроде как…
– А значит выбор между жизнью и смертью - есть всегда. Даже сейчас. Тем более сейчас, - поправил себя Леонидыч.
– Ишь как загнул… Я вот тебе что отвечу… Выбор между совестью и грехом даже после смерти есть. Когда мытарства будут - проверишь. А сейчас сам свою душу за волосы вытащи. Как этот… барон… Забыл!
– Мюнхгаузен!
– Точно! Мухгамазин… Делай, Володя Леонидыч, что должен и все дела…
Дед замолчал. А потом тихо добавил:
– Эко я сам себе ответил-то… Надо записать, чтобы не забыть!
– Марк Аврелий… - шмыгнул носом подошедший рядовой коммунистического батальона, студент-философ Лешка Прокашев.
– Это Марк Аврелий сказал. Делай что должно и будь что будет.
– Чего не спишь-то, Марк Аврелий?
Тот пожал плечами:
– Выспался. Я, вообще мало сплю. У меня до войны хомячок жил. Так он по утрам рано просыпался. И скребся все время. Вот я и привык, а что?
– Да ничего… Раз проснулся… - сказал дед и вопросительно посмотрел на Леонидыча.
– Вали за дровами, тогда! Понял?
– тон Леонидыча был строг, но сам он улыбался. Глазами.
– Пошли, Василич, кашу варить?
– Какую еще кашу, Леонидыч? У нас из еды только консервы. Да чай.
– Вот чай и сварим. А кашу березовую. Пора бойцов к дисциплине приучать. Чего там с нами получится - неважно. Важно, чтоб хоть одного немца каждый из нас убил. Глядишь, война чуть раньше и закончится. Хоть на полчаса, унтер-офицер!
– Тоже верно, майор. Эй, солдат!
– А?
– оглянулся Прокашев.
– Чего?
– Ты до плена убил немца одного?
– Не знаю… - пожал плечами философ, обдирая бересту.
– Стрелял. Все стреляли. Может и попал. Может и убил. А что?
– Да ничего… - ответил ему Леонидыч, зевая. Потом потянулся и неожиданно рявкнул:
– Ррррррота! Подъем!
А потом не спеша подошел к спокойно спящим девчонкам и положил каждой цветочек на щеку:
– Барышни! Утро красит нежным светом…
– Стены древнего кре… Мля! Кто мне в сапог лягушу запихал?
– немедленно заорал Еж, едва протерев глаза.
– Два наряда!
– рявкнул дед.
– И что?
– поинтересовался Еж.
– Мне, может, наряды нравятся!
По лесу прогрохотал эхом гогот просыпающегося отряда.
А унтер-офицер Богатырев хитро ухмыльнулся и ответил:
– А кто ж спорит… Наряд первый: стираешь бабам портки!
– Не, не, не… - застеснялась Ритка.
– Я ему не доверю! Он все сломает!
– Рита, у тебя есть чего ломать?
– захихикал Вини.
– Похабщик!
– А чего! Я постираю! Подумаешь?
– Андрей решительно пошел к девчонкам.
– Еж, иди на фиг! Уйди, поганец!
– завизжала Маринка, когда Еж стал активно стаскивать с нее носки.
– Щекотно!
Веселье прервал рокот самолетов, приближающийся к заимке.
– Воздух!
– заорал кто-то из красноармейцев. Они моментально упали на землю и ящерицами расползлись по кустам и яминкам.
Прыгнули в сторону и дед с Леонидычем.
А вот партизаны - кто как сидел или стоял - так и остались.
Упали только после того, как две краснозвездные тени пронеслись над поляной.
– Наши… - благоговейно произнес кто-то.
– Наши-не наши, а вот идти все равно придется, - заругался дед с края поляны.
– Какого рожна стояли как…
– Горцы!
– подал голос Еж.
– Козлы, а не горцы! Какие, к черту, горцы?
– Матричные, епметь… - сказал Вини, отряхивая грязь с колен.
– Епметь… Слово-то какое выдумал.
– Этот… Мелков, тьфу, Мальцев и ты… Молдаванин…
– Рядовой Русов!
– И Русов… По тропе вчерашней выйдете на большую землю. Посмотрите - чего там и как. Потом один назад, если все нормально с вами пойдем.
– А если…
– А если не бывает! Крррыгом!
– с каждым днем дед все больше вспоминал свое унтер-офицерское прошлое.
– Табачку вот возьмите…
…- Не хочу я больше! Надоело!
– пробормотал Мальцев. По странному совпадению тоже звавшийся Алексеем.
– Дышать, что ли устал?
– ответил ему ефрейтор Русов, перелазя через очередную ветку валежины, висящей в метре от зыбкой зелены болота.
– Ползи давай!
– Не дышать, я… Жить устал!
– Ну и прыгай вон в трясину. Русалки рады будут.
– Русов утер потный лоб.
– Не хочу я к русалкам!
– сказал Мальцев, прислонившись грязной щекой к сучку.
– Я ведь жить хочу. Чтобы домик, чтобы жена, чтобы пять кошек и больше никого.
– А я тебе что? За жену, что ли, сойду? Ползи, скотина!
– Андрюх…
– Чего?
– Я к немцам обратно хочу…
Русов замолчал. Мальцев только и видел перед собой - то стертые почти до дыр подошвы сапог, то рваные на заднице галифе. Больше ничего не видел. Не хотел.