Меня убил скотина Пелл
Шрифт:
Он бы что, работу себе не нашел? Простым банковским служащим? Ан нет, у него гордыня, самолюбие, дескать, тем самым он перейдет в низший класс, какой-нибудь Жан Пьер с ним перестанет здороваться и придется продать яхту, к которой привык и которая еще не выкуплена. Но кто ему дал право лишать жизни своих близких, решать жизнь за своих детей? У этого несчастного директора банка небось квартира, о которой мы с тобой и мечтать не смеем, да еще домик в деревне, да куча акций. Мог бы жить припеваючи, если бы не эта боязнь оказаться на одной ступеньке ниже в обществе. Нет, извини, Клод, французы зажрались, французы с жиру бесятся! Тебе я искренне сочувствую, ты трудяга, тяжело в наши годы отказаться от своего угла, мне, кстати говоря, на свою квартиру не заработать, но ты жил в Советском Союзе, ездил по стране, знаешь наш быт. Для какого-нибудь Вани из Ярославля,
Говоров заметил, что Клод слушает его как-то затылком, хоть вроде лишь чуть-чуть отвернулся…
Потом Альбина ему сказала:
— Ты своей «лекцией» оскорбил Клода. Не думаю, чтоб он тебе это простил.
Альбина совсем исчезла с горизонта, а Клод очень долго не появлялся у Говоровых.
Конечно, Говорову хотелось совершить путешествие в Лондон, в основном из-за Дениса (для семилетнего мальчишки переплыть на настоящем морском корабле пролив Па-де-Кале — событие, которое он запомнит на всю жизнь), однако меркантильные подсчеты показывали, что дешевле и проще, а главное, по карману снять что-то на август в Бретани. Так он и намеревался сделать. Кира поняла, повздыхала, созвонилась с агентством, там нашли двухкомнатную квартиру с палисадником, в полукилометре от пляжа. Оставалось послать чек. Вдруг все поломалось. Савельева вызвали на август в Гамбург, и Говорову предстояло сидеть одному в лавке.
В начале августа парижские внештатники разъехались, политическая жизнь во Франции затихла.
— Я наскребаю темы для корреспонденции благодаря советским газетам, — сказал Говоров в очередном телефонном разговоре с Гердом. — Здесь ничего не происходит. Не может такого быть? Хорошо, пишу о побеге двух уголовников из лионской тюрьмы, репортаж об этом на первых страницах французской прессы. Что еще? А еще устрицы у них заражены каким-то микроорганизмом. Очень интересно для нашего слушателя? Итак, берешь мой комментарий к статье в «Комсомолке» о положении на железных дорогах? Прекрасно! Как я живу? Как в советском анекдоте. Начальник спрашивает подчиненного: «Теплую водку любишь? А потных баб? Нет? Молодец, пойдешь в отпуск в декабре!»
Герд посмеялся и сам предложил Говорову уехать куда-нибудь на неделю в конце месяца. Лондон стал реальностью.
Говоров связался с Леней Фридманом. Леня сказал, чтоб ехали прямо к нему, места в его доме на всех хватит. «И сообщи Скворцову, — как бы между прочим бросил Говоров, — он, кажется, вызывался нас встречать».
Скворцов прорезался в тот же вечер:
— Позвони мне прямо из Дувра. Я тогда точно рассчитаю время и буду ждать вас на первой большой бензоколонке перед въездом в Лондон. Помни, у меня красная «тойота».
И дал свой домашний телефон. Засекреченный.
Что может быть лучше, граждане, чем сесть в свою машину и поехать в Англию? Основной поток еще чешет с севера на юг, к теплым морям, а когда сворачиваешь на Дюнкерк, дорога вообще пустынна, держишь не меньше ста километров в час, без малейшего напряжения. Автострада ведет тебя по пологим холмам, разрезая, как черный нож, буколические зеленые пейзажи; мелькают по сторонам маленькие деревушки с обязательной островерхой церковью — знак забот, горестей и надежд других людей, но какое тебе дело до них? Мимо, прочь чужие судьбы! Твоя рука уверенно лежит на руле, и твоя жизнь, как машина, подчиняется твоей воле. А какое удовольствие пообедать в придорожном ресторане на открытой веранде, заказать Кире вино, Денису купить какой-то сувенир — все тебе позволено, отдыхающий путешественник. Но откуда такое спокойствие в нашем спокойном мире — с войнами, землетрясениями, наводнениями, свержением правительств, взятием заложников, автокатастрофами? Ерунда, все мимо! Потому что знаешь: вернешься в Париж, придешь в свою контору, откроешь свой кабинет, удобно устроишься в кресле, взглянешь на стопку телексов, писем и газет, скопившихся на столе, вздохнешь — отпуск кончился, надо работать. И действительно, куда же работа от тебя денется, кто ж ее у тебя отнимет?
Из первого уличного телефона-автомата в Дувре Говоров позвонил Скворцову. Уточнили время и место встречи. Не торопясь, рулил Говоров по левой стороне английской автострады. Машин заметно прибавилось, но никто не поджидал, не выскакивал перед носом — дисциплинированные британские водители, джентльмены! Дениска спал, растянувшись на заднем сиденье, Кира разложила карту Южной Англии и дремала, видимо, ее тоже укачало на пароходе. «А дальняя дорога дана тебе судьбой, как матушкины слезы, она всегда с тобой», — мурлыкал Говоров, и вместе с песней Окуджавы пришла печаль. Вспомнилась «другая жизнь и берег дальний», старая московская квартира на Арбате, маленькая Аля ползает по потертому ковру и тянет все в рот — кубики, шарики, куклы и, с особым удовольствием, свои ботиночки, за ней нужен глаз да глаз! Наташка подбирает на пианино мелодию Окуджавы. Вот кто был первый и самый верный поклонник Булата! Сможет ли когда-нибудь Говоров их вытащить из Союза? Страшно и больно жить с мыслью, что он навсегда разлучен со своими девочками. А ведь ему так мало надо для полного счастья, если бы сейчас они все вместе ехали на машине, распевали бы Окуджаву — все, остановись, мгновенье, ты прекрасно!
Впрочем, для полного счастья Говорову всегда чего-то не хватало.
Ну как определить, какая бензозаправочная станция — последняя перед Лондоном? Где это написано? А если и было написано, то на их тарабарском языке! Дважды они сворачивали, высматривали красную «тойоту». Красных машин попадалось много, но не «тойоты», а если и были «тойоты», то без Скворцова. Уже появились указатели — к центру города, значит, они в Лондоне и надо самим как-то пробираться к дому Лени Фридмана.
Кира знала английский чуть лучше Говорова, но, услышав ее акцент, местные жители корчились от хохота и отвечали скороговоркой фраз, которых ни Кира, ни Говоров не понимали.
Стемнело. Кира купила карту Лондона. Они тормозили на перекрестках и при свете уличных фонарей читали названия площадей и стритов, сверяя маршрут. Что-то произошло с машиной. Включались только вторая и третья скорости. Ни третья, ни четвертая не цепляли, не тянули. Теперь сзади гудели. Не желая пугать Киру, Говоров не показывал вида, что машина сломалась, благо настало время знаменитых лондонских вечерних пробок, особо не погонишь. Но он ждал каждую минуту, что машина встанет как вкопанная, и тогда… Каким чудом они доползли — одному Богу известно. И когда они вошли в тихий сквер, окруженный трехэтажными однотипными домами и на освещенном крыльце Фридмана увидели Скворцова, вздымавшего руки к небу и что-то кричащего, то Говоров обрадовался ему, как самому близкому и родному человеку.
— Я понял, что мы разминулись, я поспешил обратно, я несся как сумасшедший на красные светофоры. Мы думали, что ты позвонишь, скажешь точное место, где находишься, и я бы поехал тебя встречать.
— Я буквально силой удерживал Алексея дома. Он считал, что знает твой маршрут, и хотел разыскать тебя в лондонских пробках. Я ему повторял: сиди и жди! Андрей, если заплутает, обязательно позвонит! В конце концов, ты не через джунгли пробираешься, а по цивилизованному городу, всюду телефонные будки.
— Верно, Леня, телефонные будки я видел, но еще надо знать, как в вашей цивилизации звонят из автомата, какую монету опускают. А у кого спросишь? Ни одна сволочь в твоем городе по-французски не лопочет. В вашей имперской столице привыкаешь к левостороннему движению, только на перекрестке не знаешь, кто кого должен пропускать. И потом, я решил: пока машина едет, пусть едет. Я боялся, что если остановлюсь, то уже не стронусь с места. В общем, в следующий раз передвигаюсь по Лондону только на общественном транспорте.