Меня зовут Дамело. Книга 1
Шрифт:
Похоже, война разумов, человеческого и драконьего, все-таки состоится. А он, индеец, выступит в роли безоружного противника. Проще говоря, дурачка, купившегося на дешевый трюк — первый, но отнюдь не последний. Молодого кечуа всё еще покупают.
Позади раздаются вздохи, всхлипы, какие-то влажные шлепки, отвратительные и оттого еще более манящие. Вкрадчивые голоса, зовущие: обернись! Взгляни на нас! Тебе же хочется! Но Дамело не ребенок, ему ведомо значение слова «искушение». Поэтому он нипочем не обернется, наоборот, индеец поспешно одевается, привычными, экономными движениями заправляет рубашку в джинсы, застегивает ремень, прихватывает куртку за воротник, забрасывает на плечо и распахивает дверь ударом ноги, будто мстит за что. Дверям, стенам, всему этому зданию,
Однако под чарами Трехголового оно вот-вот превратится в лабиринт — да что там, превратилось уже, под ногами скрипел не потертый линолеум, а взрытый копытами песок в кровяных пятнах. Высоко-высоко стояло над трибунами средиземноморское солнце, и в царской ложе, укрытая навесом от жгучей ласки Инти, сияла собственным светом Ариадна.
В спину Дамело толкнули, то ли плечом, то ли ладонью: проходи, мол. В обнаженную спину, единственное прикрытие которой — дорогая араратская кошениль, делающая тело карминно-красным, чтобы скрыть раны, нанесенные быком. Владычице со змеями нравится, когда кожа мужчин, посвященных ей, цвета смерти и верности — пурпура, граната, крови.
Индеец попытался обернуться, рассмотреть трибуны, арену, темные пасти клетей на дальней стене, но увидел только себя, слишком большого, слишком тяжелого, слишком неповоротливого, чтобы выжить. На голову выше окруживших его мальчишек, на две ладони шире в плечах — куда такому танцевать с быком, перепрыгивая в двойном сальто несущийся по арене живой снаряд. Так, может, его и не для танцулек сюда привели? А для чего? Для ритуального убийства? Вначале таврокатапсия, [108] а потом и тавромахия? [109] Но где оружие героя — меч, сеть, пика, да хоть шпага, положенная тореро? Он голый, если не считать тряпки, намотанной между ног, поножей и наручей — и ничего, что можно было бы использовать для собственного спасения.
108
Таврокатапсия — ритуальные прыжки через быка, известные по художественным материалам минойской цивилизации. Этот обряд представлял собой неотъемлемую часть критского культа быка. Почитание быка и бой с быком — распространенный мотив средиземноморских культур — прим. авт.
109
Тавромахия — состязание человека с быком, которое может включать в себя бой между быками или травлю быка. Известней всего испанская разновидность — коррида — прим. авт.
Никто из нагих ребятишек, окруживших арену, не несет на себе оружия. Быстрота, увертливость и удача — вот и все оружие предназначенных быку. Смерть неизбежная, грязная и мучительная простерла над ними навес побогаче царского. Однако юные вольтижеры ждут ее с отчаянной радостью, гордясь своим предназначением — совсем как те, кого отбирали для принесения в жертву Инти, добровольно и бестрепетно. Пьяные от предвкушения — чего? Смертельного танца между загнутых ятаганами рогов? Ощущения ходуном ходящих боков зверя под ладонями? Игры, в которой акробатику от самоубийства отделяют капли пота, секунды времени, крохи везения?
Знакомо. Ох как все это знакомо ему, Сапа Инке, жнецу душ при солнечном боге. Кому я несу себя, Ариадна? — шепчет он, прикрывая глаза от слепящих лучей и всматриваясь в прохладную глубину царской ложи. Владыке раскаленного неба, заливающему золотом арену, колонны, благословенный безымянными богами остров в Эгейском море? Владычице змей, кормящей своих всеведущих тварей голубиной и человечьей кровью? Тебе, серебряная царица моя, чье лицо спрятано под слоем белил, глаза подведены углем, лоб сдавлен венцом с подвесками — но никто не видит роскоши твоей и красоты, ибо смертным не дозволено разглядывать живую богиню? А я смотрю и буду смотреть, я, более смертный, чем люди на трибунах, ведь часы моей жизни истекают
Утешься, не мучай себя и не унижай. Богине плевать на мольбы и славословия. Поверь, я знаю, я видел, читал это в глазах с вертикальным, нечеловеческим зрачком: богам нет дела до людских желаний. Им нет дела даже до желаний друг друга. Боги исполняют лишь свою волю. Обмани их, заморочь, внуши, будто им хочется спасти тебя — и будешь спасен. А нет — пропади ты пропадом, герой. Ловчи как можешь, уподобляйся Одиссеям и Тесеям, ждущим только случая, чтобы выжить, бросить спасительницу и слинять под покровом ночи, бесчестно и бесславно. Пусть плачущих Ариадн утешают боги. Если, конечно, успеют до момента, после которого и утешать будет нечего.
Герою есть чем себя оправдать. Герои слишком ценны для истории, чтобы вести себя благородно. Тому, кто родился царем без царства, наследником без имени и полжизни промыкался в героях, трудно сохранять человеческий облик, не то что налет благородства. Принцы-бродяги — разбойники почище лесных головорезов. Сапа Инка тоже ощущает себя высокородным мародером, берущим свое и повторяющим, словно мантру: оно-мое-по-праву. Хотя какие, к Супайпе, права… Нет у него права ни на что, даже на жизнь, все у нынешнего Великого Инки не свое, заемное.
Ревут, заходятся рога, словно целое стадо быков несется через доисторическую Памплону к одной-единственной арене — энсьерро, [110] предваряющее большую кровь. От этого звука под кожей разливается жар, жаром окатывает снаружи, пот течет по коже, смешиваясь с потеками кармина. И клети распахиваются — все разом, точно из каждой сейчас выскочит по Минотавру или хотя бы по быку, но нет, чудовище, с которым предстоит сразиться Тесею, всего одно. Смертоносное, собственническое, кровожадное подобие Сталкера.
110
Энсьерро — испанский национальный обычай, состоящий в убегании от специально выпущенных из загона быков или коров, обычно из загона к арене для боя быков. Самое известное энсьерро в Испании происходит в городе Памплона в период праздников Святого Фермина — прим. авт.
Дамело узнает свою преследовательницу в любом обличье, хоть в человеческом, хоть в бычьем. Не очень-то она и изменилась — просто все ее внутренние черты стали внешними. Индеец не замечает, как пустеет арена, лишь отмечает краем сознания: хорошо. У него нет ни времени, ни сил думать о детях в сверкающих поножах и браслетах, завитых и подкрашенных маленьких акробатах, идущих на смерть во имя матери змей. Сейчас вся вселенная стягивается в единую точку — Минотавр. Минотавра.
В теле, знакомом Дамело не хуже собственного, не осталось ничего женского, нежного, влекущего. Пласты мышц переходят в бугры, жилы обвивают каждый мускул, словно бронзовые струны. Гигантские трицепсы и слои мышечного корсета мешают Минотавре прижать руки к бокам, поэтому монстр держит их чуть растопыренными, скрючив пальцы, точно вот-вот схватит Тесея в объятья, поднимет в воздух, вопьется железными по крепости ногтями в слабое мужское тело и разорвет. Сталкер будто скала, обтянутая кожей: любая сила разобьется о нее, когда она неподвижна, и ничто не остановит ее, если она сдвинется с места.
Индеец уже не сетует на отсутствие оружия — ни меч, ни копье не помогут против этой груды плоти. Хватать за рога, растущие над знакомой пушистой челкой с анимешными прядями, пытаться повалить наземь — и вовсе глупо. Мифы о том, как герою удалось справиться с человекобыком, вылетают из головы Дамело. Остается только имя — Ариадна. Можешь помочь мне, сердце мое? Готова спасти меня, принять из моих рук изгнание, предательство, одиночество… судьбу? Я не справлюсь своими силами, ты же знаешь.