Меня зовут Шон
Шрифт:
— Поппет! Поппет!
Что за глупое имя для собаки! Я понимала, что так ей пса нипочем не отыскать, но должна была хотя бы делать вид, что пытаюсь, выкрикивая его имя и время от времени попинывая кусты или живую изгородь. И тут я услышала пронзительный крик Сьюзи.
Я не сразу ее отыскала. В ранних зимних сумерках среди зарослей, окружавших старое поместье, было легко заблудиться. Я пошла на звук ее голоса и обнаружила Сьюзи сидящей в узкой глубокой придорожной канаве и держащейся за лодыжку.
— Нора! Слава богу! Я упала. Эти дурацкие сапоги… Ты
На мгновение я задумалась. Сьюзи была беспомощна. С этаким животом ей будет трудно выбраться наверх по скользкой грязи. И, скорее всего, здесь ее долго не найдут. Даже из изредка проезжавших машин ее не услышат. Ник, когда вернется, отправится искать, но додумается ли он пойти в эту сторону?
— Нора! — снова нотки паники в голосе. — Что ты…
Я опомнилась.
— Прости. Просто думаю, как тебя лучше вытащить.
Я осмотрелась и, ухватившись за ветку, с хлюпаньем съехала вниз по грязному склону, чтобы помочь ей встать. Лицо ее было вымазано грязью, джинсы перепачкались сверху донизу, а тащить ее пришлось, словно мешок. Господи, насколько же она уязвима! Не окажись я рядом, что бы с ней было?
Потом от выброса адреналина меня била дрожь. Я и забыла, на что способна — с таким-то количеством личностей, таящихся внутри.
Сьюзи
Я уснула только часов в шесть утра и с трудом открыла глаза, когда птицы под окном уже распевали не хуже чертова церковного хора. Я как раз заканчивала составлять перечень работы по дому, который почему-то с каждым днем становился все длиннее, холодея от ужаса, точно собака, у которой могут отобрать кость, когда вдруг зазвонил телефон. Меня затрясло от страха, как случалось каждый день после твоего исчезновения. Это он — тот самый звонок, которого я так боялась? Она? Или это очередной из безмолвных звонков, которые так пугали меня.
А-алло…
— Здравствуй, дорогуша. Я просто решила узнать, как там мой внучок или внучка.
Сердце успокоилось, потом упало.
— Здравствуй, Джоан.
Мать Ника, вдова чуть за шестьдесят, у которой других дел не было, кроме как разгадывать судоку да скандалить в приходском совете по поводу парковки, звонила почти каждый день. Обо мне она даже не спрашивала, только о ребенке, который и родиться-то еще не успел. Что бы сказала Джоан, эта любительница специальных предложений от «Радио Таймс» и завсегдатай клуба книголюбов, если бы узнала, какая я на самом деле? Наверное, в тысячный раз за эту неделю я задала себе вопрос — как я здесь оказалась?
— Я тут подумала насчет Рождества, дорогуша…
Она явно напрашивалась на приглашение. Я в своих планах еще и не забегала так далеко, хотя и понимала, что Рождество практически на носу. К этому времени я собиралась уже быть с тобой. И уж точно не планировала провести очередной год с Джоан, листающей журнал с телепрограммой и обводящей каждую передачу, которую ей хочется посмотреть, — обычно что-нибудь про садоводство или путешествия. Такая жизнь была не для меня, и все же именно в нее я и вляпалась.
В голове гудело, мысли метались между противоречащими друг другу желаниями — например, закрыть один глаз и открыть другой. Чьих это рук дело — телефонные звонки, музыка, похищение Поппета? Твоих? Но зачем? Ты бы не стал. Или все же стал бы? Да и вообще, все это
Сначала я проверила секретный почтовый ящик — тот самый, который завела по твоему совету для связи с тобой. Там не было ничего, кроме моих собственных плаксивых просьб позвонить. Потом я вошла в «Гугл» и открыла приватное окно в браузере, чтобы набрать твое имя. Почему-то это всегда казалось мне необычным — я ведь никогда не произносила его вслух, потому что никто не знал о тебе. Я искала Шона Салливана, но ничего не нашла. Нет, конечно, результаты поиска были, ведь Салливан — очень распространенная фамилия, но, открыв несколько ссылок, я поняла, что это не ты. То же и на «Фейсбуке». Я знала, что ты там зарегистрирован, потому что ты пару раз жаловался, как тебя раздражает поведение некоторых людей, вроде тех, кто хвастается своими результатами на пробежках или публикует фотографии детей в первый день в школе, но мне так и не удалось тебя там отыскать.
Ты однажды сказал:
— Только погляди на все эти парочки. Если они начинают трубить о том, как они счастливы, значит, разведутся через полгода, не больше. Исключений не бывает.
С моими друзьями из универа произошло именно так — сначала ворох фотографий с коктейлями на закате, с комментариями вроде «не могу не», и «как все начинается», и «спасибо тебе за это», а потом… вуаля!., пролетает несколько месяцев, и они объявляют о расставании. Мне тогда захотелось позвонить тебе и рассказать, посмеяться вместе с тобой. Но, конечно же, я не могла этого сделать.
Шон Салливан, консультант. Шон Салливан, хирург. Шон Салливан, врач. Ничего. Я снова искала тебя по всем окрестным больницам. Ничего… ничего… В холодной студии мерзли пальцы.
Потом я вспомнила о мелькнувшей ночью мысли. Доктор Эндрю Холт — та история, которую ты мне рассказал, об ошибке в заявке на конференцию. Ты сказал тогда, что он — твой коллега из той же больницы и кто-то в администрации вас перепутал. «Ох уж эти временные работники!» В голове начала созревать безумная идея. А вдруг ты и в самом деле Эндрю? Вдруг ты решил представиться мне чужим именем только тогда, когда стало ясно, что мы увидимся снова? В это невозможно было поверить. Но определенно не существовало никакого доктора Шона Салливана или просто доктора Салливана из медицинского учреждения поблизости. Я набрала имя так быстро, что даже опечаталась в нем, но все же нашла. Доктор Эндрю Холт, Сур-рейская больница, акушер-гинеколог. Фотографии нет, но это должен быть он. Или, может быть, ты? У меня участился пульс. Почему ты работал в Суррее? Мне всегда казалось, что ты жил здесь, в Кенте, или чуть южнее — в самом Танбридж-Уэлсе либо в одной из респектабельных деревенек возле него. Если я поеду туда, к тебе на работу, возможно, там хоть что-нибудь скажут. Надежды было мало, но у меня оставался только ворох смутных воспоминаний — словно клочки разорванного письма. Я должна была знать. Я готовилась стать матерью ребенка, который мог быть твоим. Ради него или нее я обязана хотя бы попытаться.