Меня зовут Женщина
Шрифт:
Он встретил меня в белой рубашке, галстуке и с шампанским. Мы выпили, он сообщил, что очень одинок, что на свете так мало женщин, способных забыть о своих проблемах и решать проблемы любимого, что он не богач, не сексуальный гигант, но трагический благородный герой нашего времени, готовый наполнить жизнь близких смыслом причастности...
— Я уезжаю за границу. Видимо, навсегда, — притормозила я его монолог.
Он надулся, потому что уже все решил за меня, потом подошел сзади и внюхался в мои волосы, отчего у, меня закружилась голова.
— Я приеду к тебе, —
Я понимала, что эта постель означает «тронул девушку — женись!» с моей стороны и, расслабившись на секунду, я бросаю все отвоеванное у человечества пространство коту под хвост. Л. показался мне сизифовым камнем, с большим трудом дотянутым до вершины горы и готовым свалиться вниз, придавив меня по дороге. Быть женой Л.? То есть никем? Завидная работа быть чьей-то тенью и чьей-то свитой... Способен ли мужчина дать женщине количество любви, компенсирующее отнятую внутреннюю состоятельность? Даже если да, даже если несколько мужчин сложатся в эту кассу и наполнят ее золотом обожания... Все равно — я у себя одна.
— Я забыла сигареты. Мне нужна сигарета, — картонным голосом попросила я.
— Я бросил курить, но в кабинете есть какие-то сигареты, — раздосадованно сказал он и пошел в кабинет. — Почему ты надела свитер, у нас так мало времени, — удивился он, вернувшись.
— Холодно, — прошептала я и закурила, глядя в пол. Я курила предельно включенно, как будто сигарета могла меня спасти. И она спасла. У меня закружилась голова, поехали стены, и меня затошнило.
— Что там в сигарете? — застонала я, почти теряя сознание.
— Какая-то легкая травка. Друзья привезли, — пожал он плечами.
На каменных ногах я добежала до туалета и закрыла задвижку. Меня выворачивало полчаса. Л. стоял под дверью и лепетал:
— Деточка, бедная деточка! Ах, я дурак, старый дурак, надо было сначала самому попробовать!
Я выползла бледнее снега, он отвез меня в гробовой тишине. Сказать нам уже было нечего. Не так сильна была сигарета, как потребность в накладке, а может быть, бунтовал мой организм, проведший десять часов под общим медицинским наркозом и столько же под экспериментально-половым с В.
Последний раз мы виделись с Л. на похоронах Арсения Тарковского, мы жарко обнялись и разошлись заплаканные. Впрочем, я не поручусь, что он узнал меня, как это уже случалось с ним.
Многому научили меня западные феминистки.
— Всякий раз, когда я собираюсь замуж, я просчитываю, какой частью моего внутреннего мира заставит меня пожертвовать этот человек, — говорила мне одна американка.
— Общение с мужчиной имеет смысл только в том случае, если вы созидаете, а не разрушаете друг друга, — говорила мне одна француженка.
— Я не буду считать себя полноценным человеком, если пространство быта, в том числе и связанного с детьми, не будет поделено с мужчиной пополам, — говорила мне одна немка.
Обучение феминизму состояло в том, что, пожив с мужчиной, делящим домашние обязанности пополам, воспринимаешь всякого другого как врага и обидчика. Мой
Но нельзя же быть ученицей собственного мужа. Как говорил классик: «Прикасаться к кумирам опасно и вредно, их позолота остается на ваших пальцах».
Я поднимаю к небу руки, позолоченные по Локоть, и прошу:
— Небо, пошли мне учителя, которому бы я верила! Если нет умного — пошли доброго, если нет доброго — пошли честного! И пусть он будет похож на мою первую учительницу Ирину Васильевну...
Но небо созерцает меня в ответ с бледной холодной улыбкой.
Мы возвращаемся из дома отдыха, ровно неделю я буду плеваться, а к уик-энду сломаюсь и соглашусь на следующий. Проблема состоит в том, что я проживаю с обоими мужьями в одной квартире. К настоящему времени у всех уже нежнейшие отношения, но в конце недели появляется острое желание разобраться, «кто кому Вася», и побыть вдвоем.
Бывший муж врывается к нам, как только мы материализуемся в квартире.
— Хотите новость?
— Хотим!
— Это государственная тайна!
— Тем более, говори быстрей!
— Наша капелла будет исполнять Российский государственный гимн.
— А разве он уже есть?
— Музыка Глинки, слова народные.
— Покажи слова.
— Вот двадцать три варианта, отобранные из присланных на конкурс. — Бывший муж приносит пачку листов, и мы бросаемся читать их, даже не распаковав вещи.
Сначала мы втроем хохочем, потому что все двадцать три варианта могут конкурировать только в смысле пародийности, а потом все трое огорчаемся, потому что все двадцать три могут конкурировать еще и в бесстыдстве. И все эти Иван Иванычи из сел, сладострастно рифмующие «Кремля — земля», «Россия — ты сила», хотят только славы и денег, полагающихся автору гимна. И мы, соединенные судьбой и квартирой писательница, правительственный чиновник и певец, оказываемся поражены цинизмом всех этих Иван Иванычей, привыкших считать, что это мы, интеллигенты, всю жизнь испохабили, а вот за ними стоит избяное-нутряное-исконное-посконное.
— Кто отбирал это? — спрашиваю я.
— Правительственная комиссия. Но там есть двадцать четвертое запасное место для кого-нибудь из твоих дружков, — говорит бывший муж.
— А нельзя оставить одну музыку Глинки? Ну, если в стране в настоящее время нет слов для государственного гимна, нельзя же брать первые попавшиеся? — сокрушаюсь я.
— Во-первых, слова найдут, во-вторых, какая страна, такой и гимн, — отвечает муж теперешний.
Собственно, что мне дался этот гимн? Почему, если все деструктурировано, с гимном должен быть порядок? Есть ли вещи, объединяющие жителей этой географической территории, кроме курса доллара и мексиканских сериалов?