Меняю курс
Шрифт:
В тот период я впервые увидел советские фильмы. Первый из них, мне кажется, был «Путевка в жизнь», история группы беспризорных детей 12-17 лет, появившихся в России после гражданской войны. Мы вышли из кинотеатра, потрясенные этой ужасной трагедией. Второй, «Броненосец «Потемкин», [266] взволновал нас еще больше. Не забуду, с каким вниманием публика следила за ходом действия картины. Мне кажется, у всех зрителей нервы были напряжены до предела. Помню разговоры и споры, возникшие среди наших знакомых по поводу этих фильмов. Впервые эти споры заставили меня серьезно задуматься над тем, что есть страна, где народная революция в корне изменила существовавший порядок вещей.
Трудно поверить, но такое важное событие, как русская революция, очень мало обсуждалось в нашей среде. Источниками моей информации о том, что происходило в России, являлись три или четыре книги, написанные антисоветскими пропагандистами. В них рассказывалось об ужасных страданиях, которые пришлось пережить авторам, спасаясь от большевиков. Героями этих «произведений» обычно были бедные аристократы или несчастные девушки. Кроме этого, я знал о событиях в России из реакционных газет, только и читаемых мною до установления республики. Правая пресса мало писала о Советском Союзе, а если писала, то лишь для того, чтобы сообщить о необычайных злодеяниях и страшных подробностях гибели миллионов русских людей и других историях такого же рода. Эти сообщения всегда казались мне настолько преувеличенными, что вскоре я перестал обращать на них внимание.
Я имел самые смутные представления о взглядах и делах незнакомых мне русских коммунистов, однако некоторые считали меня большевиком. Друзья моей сестры спрашивали ее: «Что делает твой брат большевик?» Знакомые Кони тоже не раз интересовались, правда ли, что мы большевики. Мне было совершенно безразлично, каково их мнение о нас, но казалось несколько забавным, что у меня может быть что-то общее с этими далекими революционерами.
Однажды Пепе Легорбуру сообщил мне, что военное министерство решило направить в наиболее крупные государства авиационных атташе, и посоветовал попросить о назначении на один из этих постов. Он заметил, что подобное назначение дало бы мне возможность ознакомиться с зарубежными странами и одновременно расширить свои знания в области современной авиации. Позже я узнал, что этот совет в какой-то степени был инспирирован моими братьями, считавшими полезным для меня на некоторое время покинуть Испанию.
Пепе хотелось поехать авиационным атташе в Москву, и он очень сожалел, что в этой столице не было нашего посольства. Тогда я впервые узнал, что Испанская республика не имела [267] дипломатических отношений с Советским Союзом. Такая позиция республиканского правительства меня несколько удивила, но, откровенно говоря, я не стал особенно задумываться над этим.
После долгих размышлений я решил попросить о назначении в Мексику - интересную страну, с которой мне хотелось познакомиться поближе.
Я подал рапорт и спустя два месяца с удивлением и разочарованием узнал, что меня направляют авиационным атташе при посольстве Испании в Риме и одновременно в Берлине. Руководствуясь причинами экономического порядка, правительство упразднило должности авиационных атташе в южноамериканских странах.
По сугубо личным соображениям я принял новое назначение, хотя меня не привлекала жизнь ни в нацистской Германии, ни в фашистской Италии.
Знакомые поздравляли меня, как будто мне выпал выигрыш в лотерее. Я же чувствовал себя несколько неловко, словно республика платила мне столь блестящим назначением по предъявленному мной счету.
Колебания и угрызения совести, овладевавшие мною при мысли покинуть Испанию в такое неспокойное время, оставили меня, как только мы с Кони прибыли в Италию и поняли, что жизнь улыбается нам. Лули мы оставили у дедушки и бабушки до нашего окончательного устройства в Риме.
Часто мы, испанцы, бываем смелыми в силу своего легкомыслия и невежества, но не желаем признаваться в этом. Говорю так, вспоминая, с какой беззаботностью, с каким спокойствием сели мы в Барселоне в самолет итальянской авиалинии, совершенно не думая о трудностях, с которыми нам обязательно придется столкнуться.
Я ничего не знал ни об Италии, ни о фашизме. Предстояло действовать в сложной и неизвестной мне политической обстановке. Кроме того, я не имел ни малейшего понятия и о том, что представляло собой посольство. Но самое поразительное, чему я удивляюсь до сих пор, - отправляясь в Рим, я не знал конкретно, каковы мои обязанности. Никто не дал мне никаких инструкций относительно этой «небольшой детали».
Ни в военном министерстве, ни в авиационном штабе я не получил никаких указаний. Прощаясь с министром, начальником главного штаба и другими военачальниками авиации, мы разговаривали о многих вещах. Асанья прочел мне настоящую [268] лекцию о римских развалинах. Офицеры отпускали шуточки насчет «капризных римлянок», но никто не говорил о моей предстоящей работе, а мне не пришло в голову спросить об этом.
Это ли не доказательство, что мы жили в Испании, в «самом лучшем из миров»! Военные атташе других стран очень серьезно занимались информационной работой, похожей на шпионаж. Нас это не интересовало, мы полагали, что шпионы существуют только в детективных романах.
Гидросамолет итальянской пассажирской линии делал посадку в Марселе. Нам захотелось осмотреть этот город и съездить на Голубой берег. Не раздумывая, мы уладили дело с билетами и провели несколько приятных дней в Ницце и Монте-Карло. Затем прибыли в Остию - римский порт.
Так началась довольно беспокойная пора в моей жизни.
Дипломатический период
Мое знакомство с дипломатическим миром началось на следующий день утром. К нам в гостиницу приехал первый секретарь посольства Хуанито Ранеро. Он имел внешность настоящего дипломата, каким я его себе и представлял: безупречно одетый, изящный и довольно франтоватый.
Я не знал, каковы его политические взгляды, друг он мне или недруг, но его любезность казалась естественной и произвела на меня хорошее впечатление.
Должен сказать, что всегда предпочитал людей излишне любезных слишком грубым, изрекавшим неприятные вещи, пусть даже они были правдой. Грубость, характерная для многих арагонцев и в меньшей степени для моих земляков - риохцев, всегда задевала меня. Я считаю бестактным, встретив мнительного друга, сокрушенно заметить ему: «Я думаю, ты долго не протянешь!» - или, увидев полную даму, соблюдающую строгую диету и всеми способами стремящуюся похудеть, сказать ей: «Что ты делаешь, чтобы полнеть день ото дня?».