Меняю курс
Шрифт:
Однако на митинги против республики, беспрерывно организуемые паломниками по совету руководивших ими священников, при содействии местного духовенства и с одобрения фашистских властей, нельзя было не обращать внимания.
Но посол, хотя это входило в его обязанности, из боязни или робости не заявлял протест фашистским властям, допускавшим подобные акты, направленные против дружественной страны.
Чувствуя полную безнаказанность, паломники все больше наглели. Однажды в Рим прибыла группа паломников во главе с двумя священниками, намеревавшаяся посетить известный храм Браманте. Это замечательное здание находится на территории испанской Академии изящных искусств, и в нем всегда было много туристов. Вероятно, в тот день отмечался какой-то праздник, ибо на здании академии подняли республиканский флаг. Увидев его, один из священников потерял всякое самообладание [279] и стал выкрикивать оскорбления в адрес республики и ее правительства.
Разгневанный дон Рамон, находившийся в это время в академии, направился к нему и, потрясая палкой, назвал никуда не годным священником и предложил немедленно покинуть помещение. Видимо, Валье-Инклан выглядел весьма воинственно, ибо оба священника, не сказав ни слова, в сопровождении своей паствы покинули академию.
В связи с вопросом о паломниках не могу устоять перед желанием раскрыть маленький дипломатический секрет. Одного из секретарей испанского посольства при Ватикане{120}, моего хорошего друга, посол уполномочил принимать от фанатически верующих четки, образки и бутылочки с водой и освящать их благословением папы римского в Ватикане, а затем возвращать все эти вещи нетерпеливо ожидавшим владельцам.
Секретарь не верил в чудеса и складывал четки и прочие вещи к себе в ящик. Там же хранилась бутылка виски, которым он всегда угощал меня. Через два дня, даже и не подумав отнести врученные ему предметы в Ватикан, он торжественно возвращал их паломникам.
* * *
Мне бы не хотелось, чтобы нарисованный мною портрет дона Рамона послужил подтверждением искаженного образа этого человека, созданного некоторыми писателями, изображавшими его как экстравагантного эгоиста, безразличного ко всему окружающему.
В Риме мы виделись почти ежедневно на протяжении полутора лет, и мне представилась возможность ближе познакомиться с Валье-Инкланом, тем более что с первого дня он был откровенен со мной и не скрывал своих мыслей.
Я увидел в нем искреннего республиканца, человека передовых убеждений, целиком отдававшего себя служению республике, которая, как он считал, полностью преобразит Испанию и удовлетворит стремление большинства испанцев к прогрессу и справедливости. Часами я слушал рассуждения дона Рамона о событиях, происходящих в мире. Он внимательно следил за политической обстановкой в Испании и смело [280] комментировал деятельность республиканского правительства. Признавая авторитет Валье-Инклана и восхищаясь им, я полностью разделял его взгляды.
С другой стороны, дон Рамон удивлял всех своей оригинальностью. В наших разговорах он всегда являлся ведущей стороной и часто фантазировал. О событиях времен королевы Изабеллы II он серьезно и невозмутимо говорил так, словно был их участником. Например: «Когда королева увидела, что я не согласен…» Фантазии дона Рамона благодаря его удивительному умению преподносить их очень забавляли нас.
* * *
Испанское посольство при Ватикане, занимавшее старый дворец на площади Испании, иногда устраивало обеды или приемы, на которых нам полагалось присутствовать. На них всегда было страшно скучно. Здание посольства выглядело угрюмым, его атмосфера напоминала затхлость религиозных учреждений, знакомых мне с детства.
Посол Комин казался неплохим человеком. Его жена - австрийка, - к несчастью, потеряла зрение, но с упрямой настойчивостью пыталась выполнять обязанности супруги посла. Видя, как она ест, гости испытывали настоящую муку. И хотя около нее находился слуга, смотревший за всем, что она делает, часто ее действия вызывали неловкость у окружающих.
Во время одного из приемов Кони подошла к ней попрощаться. Священник, сидевший около нее в кресле, уступил Кони место. Жена посла, не заметив этого, продолжала прежний разговор. К своему великому удивлению, Кони услышала простодушное монархическое признание, не предназначенное для ее ушей: «Мне кажется, нужно навестить бедных принцесс (она имела в виду дочерей короля Альфонса XIII, живших в ту пору в Риме). К сожалению, я не могу сама посетить и приветствовать их…» Не желая того, бедная дама проговорилась, кому симпатизировало большинство дипломатических представителей республики за границей.
* * *
Первым иностранным дипломатом, с которым мне пришлось иметь дело в Риме, был немецкий авиационный атташе фон Валдау (позднее один из командиров германской авиации в период Сталинградской битвы). Хотя я еще не представился официально в Берлине, майор Валдау смотрел на меня как на авиационного атташе в его стране и считал себя [281] обязанным проявлять ко мне внимание. Возможно, отношение Валдау объяснялось и той изоляцией, в которой его держали итальянцы.
В те времена антинемецкие демонстрации в Италии были нередки. Хотя они организовывались фашистским правительством, народ, как только представлялась возможность, всячески выражал свою неприязнь ко всему немецкому.
Однажды, когда мы, возвращаясь в Рим из какой-то поездки, проезжали через небольшую деревню, нашу машину забросали камнями. К счастью, пострадал только кузов автомобиля.
Я сообщил карабинерам о налете и выразил удивление по поводу случившегося. Их начальник спокойно ответил: «Вас, вероятно, приняли за немецких туристов, всегда путешествующих в открытых автомобилях». Позже я узнал, что машину Валдау дважды забрасывали камнями. Нападения на немецкие машины учащались с каждым днем, и это вызывало серьезную озабоченность посольства Германии.
Привожу эти факты, чтобы дать читателю некоторое представление о настроениях, характерных для Италии 1933 года. Обе разновидности фашизма, тесно связавшие свою судьбу позднее, еще не доверяли друг другу.
Когда в Вене нацисты выступили против канцлера Дольфуса, обстановка в Италии накалилась, началась мобилизация армии. Мне представился случай наблюдать итальянские дивизии, в боевой готовности направлявшиеся к границе Австрии, чтобы воспрепятствовать немецкому вторжению в эту страну.
* * *
Обычно военные, авиационные и морские атташе в той стране, в которой они аккредитованы, объединяют свои усилия, образуя нечто вроде сообщества взаимной помощи для получения нужной информации.
Хотя никто не давал мне никаких особых поручений, я тоже вошел в эту игру, выглядевшую довольно наивно. Большинство атташе составляли свою информацию по материалам, предоставляемым самим итальянским министерством авиации, - брошюрам промышленных предприятий и некоторым данным прессы. Иначе говоря, наши «важные» сведения, отсылаемые секретной дипломатической почтой, в основном являлись не чем иным, как пропагандой в пользу итальянских авиационных конструкторов и правительства Муссолини. [282]