Мэри Роуз
Шрифт:
— Я проведу тебя до ворот.
На улице, когда они остались вдвоем, он не выдержал:
— Мне все равно, живет ли в твоем животе его ребенок, все равно, замужем ли ты за ним. Я люблю тебя. Если он плохо обойдется с тобой, если когда-нибудь причинит тебе боль, приходи ко мне.
— Он не обращается со мной плохо, — с грустью произнесла Фенелла. — И он спал с Джеральдиной не потому, что хотел причинить боль мне или тебе, а потому, что сходил с ума от боли и думал, что она станет терпимее, если он отомстит Роберту Маллаху. Из-за этого он потерял друга. Я не вижу, чтобы он улыбался, Сильвестр, он ходит
Когда она коснулась его щеки, он почувствовал холодок и заметил, что она снова носит кольцо Энтони, узкую полосочку с аквамарином. Она заметила его взгляд, вдруг сняла с себя цепочку с монетой и надела на него.
— Наш дом тесен, как и наши сердца, — произнесла Фенелла. — Но место для тебя всегда найдется.
Вернувшись в «Casa», он застал Лиз стоящей на коленях рядом с замотанной в пестрые лохмотья Томазиной. Мокрой тряпкой девушка смачивала губы старухи.
Сильвестр присел рядом с ней. Наверное, женщина была старше века — он был уверен, что никогда не видел такого старого лица.
Глаза ее казались тусклыми и слепыми, но его она узнала сразу.
— Я знаю, кто ты, — прохрипела Томазина. — Ты жених.
— Нет, — заявил Сильвестр, и Лиз взглянула на него с укоризной, хотя старуха даже не услышала его.
— Жених! — Она едва дышала, но голос у нее был очень визгливый и высокий. — Красивый… Бог создал тебя в свой самый любимый день. Твою невесту я здесь прежде видела. Сказала ей, чтобы держалась подальше от гавани с большими кораблями. Опять оно там, наваждение с четырьмя мачтами, плавучая Вавилонская башня, за которую приходится платить человеческими жизнями. Ребенок умер, умрет и мужчина. И как ты думаешь, кто умрет, когда придется платить в третий раз?
— Довольно болтовни! — прикрикнул на нее Сильвестр. — Все это полнейшая чушь, суеверие, которым не место в нашей эпохе.
— Она больна, — строго напомнила ему Лиз. — У нее почти не осталось времени. Пусть говорит.
— Ее болтовня едва не свела с ума Фенеллу, — возмутился Сильвестр, хотя именно он не мог выносить карканья старухи.
Похожая на птичью лапу рука сжалась вокруг его запястья.
— Не ходи туда, мой красивый господин. Иногда друг должен трижды спасти жизнь, и в третий раз будет уже поздно.
— Это я спас ему жизнь, а не он мне! — вырвалось у Сильвестра, но в следующий миг растерялся и задумался, так ли это. Учитывая, как они жили, разве можно было разобрать, кто кому обязан жизнью на самом деле? В голове гулко стучали тяжкие слова: «Как думаешь, кто умрет, когда придется платить в третий раз?» — и тут же: «И в третий раз будет уже поздно». Он хотел спросить у Томазины что-то еще, но, когда перевел взгляд на нее, оказалось, что старуха уже умерла и рука ее безвольно упала, словно сухой плод.
На протяжении последующих месяцев Сильвестр чувствовал себя ужасно, как тяжело больной человек. Но он не был болен, просто одинок. Большинство дней переносить удавалось, проводя их в «Морском епископе». Он мог бы пить в своем надежном доме, выбирая самые лучшие вина, но вместо этого он шел
В июле английские войска осадили Булонь, которая сдалась в сентябре. Генрих еще раз сам повел свои войска в бой. Радость от победы подпортил ему сепаратный мир, заключенный императором с королем Франциском. Таким образом, Англия оказалась одна против Франции, у которой было намного больше двух сотен боевых кораблей. Ходили слухи, что будет вторжение, какого островная империя еще не видывала. Принялись поспешно укреплять оборонительные сооружения вдоль побережья Портсмута. Все остальные силы были брошены на увеличение флота.
— Ваш брат, корабел, сейчас жирует, — заявил трактирщик Грег. — Кувшин моего вина, которым вы полощете горло, вам ничего не стоит, вы можете позволить себе хоть сто раз заказать его.
Сильвестр не ответил, да Грег ответа и не ждал.
— Весь город жирует, — продолжал разглагольствовать он. — Когда-нибудь скажут: если у флота может быть родной город, то у английского это Портсмут на Соленте, а год рождения у него — 1544. Родоначальница — ее величество «Мэри Роуз», и если мужик может быть повитухой, то эта роль отведена вашему любимому черному черту. — Трактирщик хлопнул себя по дряблым коленям, словно придумал бог весть какую шутку. — Все-таки хорошо, что его тогда не повесили.
Сильвестр невольно обернулся.
— Разве он вернулся? — Со дня смерти Томазины он не был в доках, передав руководство верфью своему управляющему, а Фенелла, которую он мог бы спросить, перестала приходить в «Casa».
— Ну конечно, — удивился Грег. — Если в сухом доке жужжат лебедки и визжат пилы, значит, Сатана вернулся. Уж приструнил он французов, наш одноногий со своей пукалкой. Кто знает, может, однажды он станет адмиралом — тому, кто заключил сделку с адом, две ноги ни к чему.
Незадолго до Рождества тетушка ворвалась в трактир «Морской епископ» и схватила его за руку. Сильвестр сидел за вторым кувшином вина и пошатнулся, когда невысокая женщина потянула его за собой.
— За ухо нужно было вытащить тебя из этого кабака! — ругалась она. — Что, нет другого места, где ты мог бы предаваться печали, а?
— Кажется, нет.
— Как угодно. Если тебе так нравится, спивайся от сочувствия к самому себе. В любом случае моей ноги здесь больше не будет — я пришла только потому, что мне показалось, что тебе есть некое дело до того, что наш гребешок родила утром ребенка. Были времена, когда от такой новости ты пустился бы в пляс.
«Были времена, — подумал Сильвестр. — Были».
— Фенелла здорова? — спросил он и понял, что мгновенно протрезвел. Только язык с трудом ворочался.
— И Фенелла, и малыш в порядке, — ответила Микаэла.
— Ты видела ее?
Она покачала головой.
— Человек, которого ты даже по имени называть перестал, прислал к нам посыльного.
— Правда? — Сильвестр ненавидел сам себя за дрожь, сотрясавшую его тело.
— Судя по твоему виду, лучше бы ты поплакал, чем пил, — заявила Микаэла. — И, кстати, никто не запрещал тебе переступить через себя, даже такого высоченного, и прийти к нему в дом, чтобы поздравить их обоих.