Мэри Роуз
Шрифт:
— А что, он приходил в мой дом? Или отделался посыльным?
— Просто он сомневается, что ему будут рады в твоем доме. А что бы ты сделал, если бы он пришел? Ударил бы дверью по лицу или не ограничился бы этим?
— А тебе не кажется, что ему следует проявить мужество и стерпеть это?
— Ах, Сильвестр, — проворчала тетушка, — бедная моя треска. Ты когда-нибудь видел, чтобы этот человек чего-то не делал, потому что боялся побоев? Он боится за свое сердце, и ты тоже, а несчастная Фенелла посередине. Кстати, ты даже не спросил меня, кого послал ему
— Сына?
Микаэла кивнула.
— Судя по всему, им нечего и надеяться на то, что ты будешь крестить его. Но это не помешало им назвать мальчика твоим именем, словно бы ты, его крестный, берег его.
Миновало Рождество, и под мрачным небом начался новый год, когда его вновь вытащили из кабака. На сей раз это сделала не тетушка, а Тимоти, их конюший.
— Возвращайтесь домой, господин. Ваш отец болен и желает поговорить с вами.
Отец постоянно болел с начала зимы, но обычно он тщательно скрывал свое состояние и старался никому не мешать. Что значит желание поговорить с ним, дошло до Сильвестра даже сквозь пелену алкоголя. Он пронесся под аркой и, ворвавшись в дом, вбежал в комнату отца.
— Ты не имеешь права уходить украдкой! — крикнул он отцу. — Ты нужен мне! Не оставляй меня одного!
У постели отца сидела тетушка.
— Это я оставлю вас одних, — произнесла она, поцеловала отца в лоб и поднялась. — Мужайся, мой Хайми. Да пребудет с тобой Господь. — Сильвестр впервые услышал, чтобы она назвала его испанской формой имени.
Когда Микаэла ушла, отец протянул ему руку. Сильвестр испугался. Где же он был? Как мог не заметить, что этот статный, пышущий жизнью мужчина разваливался на глазах?
— Ты поправишься, — произнес он. — Кажется, в последние месяцы я был слишком занят собой, но это уже в прошлом. Теперь я позабочусь о том, чтобы ты снова встал на ноги.
Отец негромко рассмеялся.
— У тебя будет достаточно забот, придется думать о Мике, Лиз и старой миссис Клэпхем. Но первым делом приведи Энтони. Это важно, Сильвестр, это нельзя откладывать. Солнце только заходит, он наверняка еще в доках. Пожалуйста, пойди и приведи его, ради меня.
— Энтони, — пролепетал Сильвестр. А потом понял. — Ты посылаешь за мной, пугаешь меня, но не потому, что хотел, чтобы я был рядом, а потому, что я должен привести Энтони? Почему ты не пошлешь слугу? Для меня этого оказалось довольно!
— Я хочу, чтобы ты был рядом, — объяснил отец, предприняв еще одну попытку достучаться до него. — Вы нужны мне оба, я хочу, чтобы ты его простил.
— Значит, вот оно как! — усмехнулся Сильвестр. — Не получилось уболтать меня у Мики, ты решил выкатить тяжелую артиллерию. Больной отец взывает к бездушному сыну. Но вынужден разочаровать тебя. Твое выступление провалилось, так же как и уговоры Мики.
— Ты не бездушный, — произнес отец. — Ты просто сильно обиделся. Я хочу, чтобы ты позволил этой ране зажить, Сильвестр. Боже мой, тебе ведь его не хватает!
— Откуда вы все вообще знаете, чего мне не хватает?
— Фенеллы и Энтони, — пробормотал отец. — Твоих друзей. Я всегда опасался, что тот факт, что вы разного пола, однажды обернется против вас, но ваша дружба была так крепка… Я думал, что вы найдете способ сохранить ее. В эту новую эпоху, думалось мне, Камелот не падет.
— Замолчи! — закричал Сильвестр. — Если ты не прекратишь и снова начнешь говорить, что я должен простить Энтони, я уйду. Кажется, это прощение нужно половине мира, только не ему.
— Это неправда, Сильвестр. Я уверен, что он попросит у тебя прощения, но ты должен позволить ему сделать это. Не потому, что он боится тебя, а потому, что он думает, что то, что он сделал, непростительно. Он думает, что ему не следует просить прощения, ибо это обидит тебя еще сильнее.
Сильвестр хватал ртом воздух. Лихорадочно искал ответ, но в голову ничего не приходило. На него навалилась усталость, он рухнул на стоявший у кровати табурет.
— У меня мало времени, — произнес отец. — Это не мои обычные недомогания. Перед тобой приходил священник, чтобы Мика не тревожилась за мою душу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что для меня эти восхитительные гастроли подходят к концу, — ответил отец с той же грустной улыбкой, с какой в Новый год прощался с годом старым. — Поэтому я прошу тебя: если ты не хочешь звать Энтони ради себя, то сделай это ради меня. Я должен еще раз поговорить с ним. Любой ценой.
Сильвестр резко поднялся. Сердце бешено колотилось.
— То ты заявляешь, что собрался умирать, то опять начинаешь песню про Энтони! — закричал он на отца. — Ты серьезно? В последний час тебе нужно говорить с ним, а не со мной? Я твой сын, черт тебя побери! Твой родной сын!
Его отец закрыл глаза под почти полностью белыми длинными ресницами, тяжело вздохнул.
— Да, Сильвестр, ты мой сын, — произнес он. — Но Энтони тоже.
27
Роберт
Портсмут, январь 1545 года
У него родился сын. У человека, который разрушил его жизнь, не моргнув и глазом, родился сын, и теперь он наслаждался жизнью с женой и ребенком. С женой и детьми. С ним была Франческа.
Когда Роберт приезжал осенью, он видел его с ней — две черные головы, склоненные над верстаком, на котором с помощью деревянного молоточка и стамески тот обрабатывал доску. Он терпеливо показывал девочке, с чего начинать, а потом вложил инструменты в ее маленькие ручонки. Взвизгнув, она ударила стамеской по гладкому дереву и гордо расхохоталась, глядя в глаза Робертову врагу.
Даже не одну тысячу раз он говорил себе, что этот ублюдок — не его дочь. Все было бесполезно. Он скучал по маленькой девочке, которая на протяжении трех лет была его счастьем, которая видела в нем не икающего карлика, а могущественного героя. Он скучал так, как никогда ни по кому не скучал.