Мэри Роуз

Линк Шарлотта

— Нет, — возразил он. — Или да. Мне больно, но я не хочу, чтобы ты перестала делать это.

Они молчали, пока малыш не уснул.

— Я не хочу, чтобы тебе казалось, будто я использую тебя, — сказала чуть позже Фенелла. — Чтобы ты думал, что я пришла в этот дом вместе с детьми в надежде выздороветь в твоем доме, а потом снова уйти тайком. Я хочу, чтобы мы поженились, Силь. Если ты тоже этого хочешь.

Он сухими губами поцеловал ее в лоб.

— Давай не будем торопиться.

29

Джеральдина

Лондон, июнь 1545 года

Она была женщиной,

потерявшей все. Не только мужа, ребенка, состояние, любовь всей своей жизни, но и юность, красоту, которые всегда были ее ставкой на рынке. Ей остался только Давид, нидерландец, словно судьба решила позлорадствовать.

Давид все еще был влюблен в нее. Глядя на нее во все глаза, он видел не стареющую, побитую жизнью женщину, а белокурую сирену, в которую он влюбился, поступив на службу к Роберту. Сначала она использовала его только для переговоров с де Вером, перехвата поручений Роберта и замены их своими. То, что Давид оказался прирожденным шпионом, было чистой случайностью, и она почти не принимала участия в том, что под ее руководством он стал мастером среди шпионов.

Его неожиданный талант помог им получить место у Дадли. К тому моменту у Давида был целый штаб людей, работавших на него, и ему было легче легкого заявить, что Джеральдина входит в их число. Гросс-адмирал использовал свободно говорившего по-французски нидерландца во Франции, и результаты, надо сказать, впечатляли. Возможно, английское военное командование знало о планах вторжения так же подробно, как и французское. И Давид делился ими не только со своим заказчиком, но и со своей любимой Джеральдиной.

Она много лет оставалась непреклонной. Теперь же она спала с ним. Не потому, что думала, будто обязана ему, а потому, что устала отвергать его, а еще потому, что ей уже было почти все равно. Сначала ею овладевал Роберт, теперь ею овладевал Давид — какая разница? От Давида она хотя бы получает что-то взамен, ради чего стоит немного побарахтаться ночью. Всякий раз по возвращении из Франции она отправляла его на верфь Портсмута, желая знать о каждом движении, которое совершает ее возлюбленный. То, что знание об этом окажется ее последним капиталом, стало ясно позже.

Лишь один-единственный раз в жизни она испытала счастье, один-единственный раз ей хотелось обнять мир, казавшийся золотым и увлекательным, а теперь он нагонял на нее тоску. Но все было позади. Она врезалась в него на полном ходу, еще когда он переехал с «доской» в хижину на берегу, а затем сделал ей ребенка. Сына, у которого могли быть его золотисто-карие глаза. Слабая надежда все же была, потому что он оставил у себя ее дочь, но она постепенно иссякала, как и ее силы.

Однако потом искорка надежды запылала ясным пламенем. Что бы он ни думал, что должен своей «доске», в ту зимнюю ночь он доказал, кого любит на самом деле: он убил Роберта, наказал его за то, что тот оттолкнул и презирал Джеральдину.

«Любовь и смерть, возлюбленный мой, для нас обоих всегда было одним и тем же. Ты смог дать мне то, чего не смогли дать другие: осознание, что ты готов пойти до конца. В любви. В убийстве. В жизни с тобой нет равнодушия, нет полутонов, есть лишь вся сила и все мужество. Именно я, а не твоя Франческа, эта мышка-доска, ради тебя не побоюсь ни смерти, ни ада».

Тоска была ошеломляющей, но в первые месяцы она старалась быть предельно осторожной. Некоторые офицеры из адмиралтейства вступились за него, а пока Англия находилась в состоянии войны на море, слово адмиралов имело вес. Тем не менее свобода его была шаткой, и если его снова слишком быстро свяжут с ней, Джеральдиной, король может изменить свое решение. Поэтому она осталась в городском особняке Дадли, а он — в Портсмуте, в своих доках, — и оба терзались. «Доску» он бросил. Джеральдина провела весну, на протяжении которой в Шотландии продолжалась война, а Франция собирала флот, в лихорадочном ожидании, словно силы и юность еще не оставили ее.

Она хотела поехать к нему, в Портсмут, как только это будет безопасно, но необходимости не возникло. Он приехал в Лондон.

— Этот корабль, с которым было связано убийство твоего мужа, вооружается и экипируется, — сообщил Давид. — «Мэри Роуз».

Давиду не нужно было знать, что убийство ее мужа было связано не с кораблем. Джеральдина узнала то, что хотела: вторжение было на носу. Часть флота под командованием Дадли будет стянута в Дувре, чтобы пересечь там пролив и перехватить французскую эскадру. В число тридцати шести кораблей, бывшими под командованием Дадли, входили пять брандеров, которые будут принесены в жертву во время битвы. В этой мысли Джеральдина находила что-то возвышенное и волнующее. Десять человек команды, необходимые для того, чтобы направить такой брандер на противника, сцепить его с одним из его кораблей и поджечь, за храбрость получали тройную оплату. Для этого использовали только тех моряков, которые умели плавать и могли попытаться спастись, прыгнув в воду, но в большинстве случаев они расставались с жизнью.

В юности Джеральдина ненавидела корабли. Они были для нее воплощением ее сонного, провонявшегося рыбой и водорослями родного города. Благодаря своему возлюбленному она узнала, чем корабли могут быть на самом деле: чудесным оружием, несущим смерть издалека, без соприкосновения с безжизненными телами, глазами навыкате и выделениями.

Однако она не хотела, чтобы он отправился на корабль, а значит, и на войну. Особенно ей не хотелось, чтобы он оказался на старом, испорченном Робертом, приведенном обратно на Темзу и стоявшем за Тауэром, — прежде чем его успели полностью модернизировать. Она не понимала, зачем ему это, пока не увидела его снова. От Давида она узнала время, когда на борту «Мэри Роуз» должны быть офицеры и команда, и подготовилась. В былые времена Джеральдина положилась бы на свой шарм, чтобы получить доступ на закрытый пирс, теперь же ей понадобились связи Давида.

Она увидит его. В мечтах она представляла себе подробности их головокружительной встречи, и мужчина, по которому она тосковала, казался ей все более величественным и прекрасным. Когда же они встретились, все было иначе. Он был старше всех остальных, регистрировавшихся за столом казначея; худой и не очень высокий, он тащил за собой огромный ящик на колесиках.

Сердце сжалось, потому что она слишком сильно любила его и для этого не нужны были очевидные причины. У ее ног были графы и герцоги, славные полководцы и поэты, а она любила простого мужчину в кожаном камзоле, на лицо которого спадали черные волосы и который прихрамывал, волоча за собой ящик. Сердце сжалось еще раз, когда она осознала, почему он хочет попасть на этот корабль. Она сделает все возможное, чтобы помешать ему в этом, но, вероятно, она сдалась в тот же миг.

— Энтони!

Вместе с ящиком он стоял в толпе мужчин, одетых в полулаты и о чем-то громко споривших. В принципе, он не мог услышать ее, но обернулся. Она едва могла говорить.

— Подойди ко мне, — сказала она ему взглядом.

Он боком выбрался из толпы и побрел к ней.

Они стояли друг напротив друга и некоторое время не могли говорить, поскольку по каменной мостовой катили огромные бочки с маслом и пивом, загружая корабль провиантом, и в таком грохоте нельзя было бы разобрать ни слова. Лицо его было бледным, усталым и гораздо более худым, чем помнилось ей. Она хотела прижать его к себе, позволить ему вечно отдыхать в ее объятиях. Если тоска по нему истощала ее, то его она полностью изнурила.