Мэри Роуз
Шрифт:
Сильвестр понял, что не может винить его, и извинился.
Фенелла проявила сдержанность, когда он сообщил ей об этом, словно она все знала.
— Да, — произнесла она, — этого я и ожидала.
— Проклятье, ему ведь больше не надо идти на войну, королю от него нужны корабли, и ничего больше! Он пошел на этот корабль, чтобы погибнуть, Фенни!
— Да, — ответила она.
— Мы не имеем права просто отпустить его снова!
— А что мы можем сделать? — удивилась Фенелла. — Разве мы можем предложить ему что-то, что удержит его? Мы должны отпустить его,
— Ты хочешь сказать, мы должны позволить ему умереть!
— Да, — в третий раз сказала она. — Позволить умереть. Он не испорченный, рожденный для убийства человек. Он мой бриллиант, и был им всегда. Он не может жить с этим.
Сильвестр вышел из дома и пошел в портовую часовню Святого Николая, посвященную морякам. «Отче небесный, пусть этот корабль вернется», — молился он.
Раньше он часто смеялся, когда Энтони рассказывал им, что сделал бы, если бы был королем Англии, смертью, жизнью или Богом. «На месте Бога я плевал бы на молитвы этого ничтожества Сильвестра Саттона», — подумал он. И тут же: «Будь я Богом, я не позволил бы погибнуть своему Энтони. Будь я Богом, смертью или жизнью, королем Англии или Сильвестром Саттоном».
Господь услышал молитвы Сильвестра Саттона.
Английский флот под командованием гросс-адмирала Дадли поджег пять брандеров, но французские плоскодонные суда и галеры ускользнули от него. В то же время французский флот под командованием адмирала Анбо собрался под Гавром и в бассейне Сены. Согласно докладам английских шпионов, он состоял из более чем двухсот кораблей, на которых в общей сложности было более тридцати тысяч солдат. Дадли, который, без сомнения, знал, какая затевается игра, немедленно отвел свою флотилию.
Ни один из кораблей, принимавших участие в этом рейде, не вернулся в порт, из которого вышел. Они остались в море, соединились с остальной частью военного флота в месте, которое шпионы называли наиболее вероятной целью нападения: в узком проливе между Портсмутом и островом Уайт. «Мэри Роуз» возвращалась домой.
Дети, следившие за этим представлением и не бывшие детьми верфи, могли подумать, что будет народное гуляние, вроде спуска со стапелей более тридцати лет тому назад. За несколько дней в штиль, который должен был стать проблемой для парусников, собралось более восьмидесяти кораблей с двенадцатью тысячами солдат. Крепость Саутси, где ждали короля вместе с советниками, была украшена гирляндами из белых и красных роз Тюдоров, как в свое время — трибуна в доках. По улицам ходили предприимчивые торговцы, чтобы сколотить капитал на великом для города событии. Продавали яблоки в меду, терпкое вино из бузины, были жонглеры и ходулочники, играла музыка, устраивались танцы.
— Я тоже хочу, — заявила Франческа.
Если Франческа чего-то хотела, никто не говорил «нет». Дело было не в том, что ей никто не мог отказать, как когда-то ее родной матери, а в том, что она явно давала понять: то, чего она хочет, будет для нее правильным.
«Как ее отец».
Сильвестр вздохнул. Фенелла возилась с больными в «Casa», никто не мог требовать от нее пойти с Франческой на Солент, чтобы
— Тогда пойдем. — Он взял Франческу за руку и пошел вместе с ней по переулку.
— Почему ты так на меня смотришь? — спросила Франческа.
— Потому что люблю тебя, — ответил Сильвестр. — Потому что мне кажется, что ты самая чудесная девчушка в мире. «До того дня, когда тебе доведется узнать, что твои родители были братом и сестрой, мы будем говорить тебе это постоянно, чтобы все остальное не имело значения. Может быть, ты никогда и не узнаешь. Ты наш общий ребенок. Дитя верфи».
— Я не маленькая девочка, — заявила Франческа. — И я не чудесная.
— А кто же ты тогда?
— Обжора, как моя мама-Фенхель. И еще я неплохо управляюсь со стамеской.
Сильвестр расхохотался.
— Это кто так сказал?
— Мой отец, — ответила Франческа, и в следующий миг они увидели «Мэри Роуз». Она была величественной, красивой и многообещающей, как тогда, когда стала первопроходцем новой эпохи кораблестроения. У нее было два возвышения, слишком тяжелых для перегруженного двухпалубного судна, слишком слабые штевни, чтобы придать ей остойчивости с таким весом, и расположенные слишком низко орудийные порты.
«Мой друг Энтони читал корабли, как другие люди читают стихи. Но стихи он тоже иногда читал, даже если ему это было неприятно, — именно поэтому он не переставал удивлять меня. Мой друг Энтони сделал бы из этого корабля “Канцоньере”, “Божественную комедию”, песню о любви».
Сильвестр смотрел на четыре высокие мачты и понимал, что должен сделать.
— Франческа, — произнес он, — я уверен, что ты чудесно управляешься со стамеской и что ты самая восхитительная обжора в мире после твоей матери. Я так ужасно люблю тебя, что хочу написать для тебя песню о прекрасной Франческе, которая сидит у изгороди из бирючины, тихо-тихо, словно спит, но на самом деле выглядывает своего возлюбленного.
— Сильвестр, — сказала Франческа. — Ты несешь полнейшую чушь, и так бывает чаще всего, но я все равно люблю тебя.
— А ты можешь для меня кое-что сделать или это так же трудно, как орудовать стамеской?
— Хм-м-м, — протянула Франческа, которую подкупить было невозможно. — Сначала скажи что.
— Ты постоишь здесь, посмотришь на «Мэри Роуз», не сходя с этого места, пока я не вернусь. Ты мне обещаешь?
— Не выкручивайся. Куда ты идешь?
— В крепость, — ответил Сильвестр, потому что лгать ей он не мог так же, как и ее отцу. — Вербоваться.
Сильвестр предполагал, что на «Мэри Роуз», полный экипаж которой составлял пятьсот человек, уже не будут нанимать людей, но знал, что деньги открывают все двери. Тем не менее, вместо того чтобы протянуть руку, услышав его просьбу, стражник просто подтолкнул его вперед, к столам, за которыми сидели чиновники адмиралтейства, производившие набор. Сильвестр сказал свое имя, название корабля и был отправлен за следующий стол.
— Барон Саттон, — проворчал себе под нос чиновник, делая пометку в бумагах. — Мореходного опыта нет?