Мэри Роуз
Шрифт:
Он сел, прижал ее к себе.
— С тобой я не таю. Тебе я нравлюсь таким колючим, какой я есть на самом деле, ведь правда?
«Ты мне ужасно нравишься, — подумала Фенелла, — и я не знаю, как смотреть сэру Джеймсу в глаза. Признаться, я сошла бы с ума от гордости, если бы стала твоей женой. Но если ты так расцветаешь от той жизни, которую ведешь сейчас, то получишь от меня поцелуй и благословение».
Он рассказал ей, что граф велел ему делать чертежи, а затем представил их королю. Чертежи, которые весь остальной мир считал безумием, равно как и идею положить корабль набок, чтобы после многих лет плавания заново обсмолить и обшить его. Через уста своего графа он мог представить королю то, о чем мечтал с самого детства: о гордом флоте, который постоянно будет поддерживаться в порядке, вместо того чтобы возводить его на скорую руку в случае войны. О флоте, способном на гораздо большее, нежели покачиваться на волнах узкого пролива в мирные времена.
То, что король загорелся, чувствовалось до самого Портсмута. Генрих VIII не только сделал графа Рипонского одним из своих приближенных, но и послал строителей, чтобы те увеличили верфь, — как только сошел снег. Энтони приезжал постоянно, наблюдал за работой. Он строго следил за тем, чтобы каждый бассейн был сделан достаточно широким и мог вместить в себя большой корабль. Водоизмещением пятьсот тонн. Его «Мэри Роуз». Ибо целью Энтони было превзойти ее. Впрочем, к тому все и шло.
Фенелла молилась, чтобы он не заметил косых взглядов и шипения. Для жителей Портсмута ничего не изменилось. В их глазах у него на лбу по-прежнему была печать Каина, и, когда они смотрели на него, Фенелле, как и раньше, казалось, что она слышит их рев: «Повесить чудовище!»
— Что случилось, Фенхель? — Он коснулся губами ее лба и висков. — Кошка дорогу перебежала?
— Нет, нет.
— Да, да. Если не хочешь рассказывать, скажи: «Занимайся своими делами», но не пытайся обмануть меня.
Она взяла его лицо в ладони, одарила его сладчайшей из своих улыбок.
— Занимайся своими делами, любимый. Как думаешь, мы сможем перевести еще немного из Петрарки?
— А нужно?
— Сильвестру хочется. Он говорит, что не сможет толком разобраться с новыми мыслителями, которыми восхищается, пока не прочтет Петрарку.
Энтони согласно кивнул.
— Да, охотно верю, что Сильвестра восхищает подобный способ пробивать головой стены. Меня он пугает, словно черта ладан, но знаешь ли ты, как его называют в Италии?
— Скажи мне.
— Rinascimento. Возрождение. Тебе нравится?
Фенелла кивнула и провела пальцем по губам Энтони, произнесшим слово.
— Если я когда-нибудь снова вернусь в Италию, то пришлю тебе еще поэтов Rinascemento, — произнес он. — Рассказать тебе, что сделал этот Петрарка? Он поднялся на гору, хотя ему там совершенно нечего было делать. Без причины, просто чтобы доказать самому себе: я могу одолеть гору. Чтобы крикнуть: «Привет, гора, я Франческо Петрарка! Я пишу стихи, на которых можно ходить под парусом, люблю девушку по имени Лаура и могу все, что захочу».
Энтони казался таким увлеченным, что она рассмеялась, — и тут же испугалась.
— Не пытайся повторить его поступок, слышишь? Ты не Франческо Петрарка, ты не можешь одолеть гору.
— Что ты такое говоришь? — Он упрямо тряхнул головой, нахмурился, поднял брови. Фенелла ни капельки не удивилась такой реакции. — Я любимый сын дьявола. Я могу не только то, что хочу.
— Когда ты так говоришь, мне перебегают дорогу стаи черных кошек.
— Скажи Джеральдине, чтобы она свернула им шеи.
— Что?
— Джеральдине Саттон. — Он прищурился, и глаза его стали узкими, как щелочки. — Ангелу Портсмута. Когда она была шестилетним ангелочком, я видел на болотах, как она свернула шею черной кошке. Кошка исцарапала ей все руки, но Джеральдина не сдавалась, скручивала дальше, как прачка выкручивает простыни.
В какой-то момент бедное животное испустило дух. Заметив это, девчонка взвизгнула и отшвырнула труп в сторону, как можно дальше.
По телу Фенеллы побежали мурашки. Энтони мгновенно оказался рядом, сжал руками ее щеки.
— Нельзя было тебе это рассказывать, — произнес он. — Никому не говори, особенно Сильвестру.
— Ты видел это, когда тебе было шесть, и никому не рассказал?
Он зло рассмеялся.
— Дьявола не пугают ангелы, которые убивают кошек, Фенхель.
— Энтони, пожалуйста, ты когда-нибудь перестанешь? Ты не дьявол, ты не убийца и уж подавно не тот человек, который бессмысленно мучит животных. Если бы не твоя нога, ты мог бы подняться на гору и сказать ей: «Привет, гора, я — Энтони Флетчер. Я строю корабли, меня любит девушка по имени Фенхель Клэпхем, и я люблю мир больше, чем готов в этом признаться».
— Если бы я захотел, моя дурацкая нога не помешала бы мне, — возмутился он.
Фенелла была рада, что убитые кошки и дьявол были позабыты.
— Ну ладно. Если твоей гордости от этого легче, я признаю: ты можешь одолеть гору, но не хочешь.
— Нет, не хочу. — Довольный собой, он вздохнул.
— А что ты хочешь одолеть?
Его глаза сверкнули.
— Море.
Смирением тут и не пахло. Но Фенелла не хотела ничего в нем менять, даже то, что пугало ее.
Петрарку они в тот день больше не переводили. Энтони нужно было идти в доки, а Фенелла настояла на том, что будет сопровождать его. Обычно они не показывались вместе в городе, чтобы не выдавать Сильвестра, который по-прежнему считался женихом Фенеллы. Впрочем, ни один разумный человек не мог подумать ничего дурного, если мужчина шел по улице с невестой своего друга.
Но всякий раз, особенно пролежав в его объятиях целый час, Фенелла забывала, что в этом городе нет разумных людей, когда речь заходила об Энтони. Из «Морского епископа», расположенного за портом трактира, вышло четверо мужчин. Один из них был Мэтт Книверс, живший в Венеции и переводивший для Сильвестра стихи из писем Энтони. Этот приятный человек никогда не бывал пьян.
Увидев Фенеллу и Энтони, мужчины остановились и умолкли. Они тут же загородили проулок, скрестили руки на груди и перекрыли им путь.
Энтони замер на ходу, словно зверь. А Фенелла, у которой не было причин бояться этих мужчин, пошла дальше. Заметив, что он не идет за ней, она потянулась к нему.
— Вечер добрый, мастера. Нам нужно пройти.
Мэтт Книверс плюнул под ноги Фенелле. Та испуганно отскочила. Один из оставшихся, Пит Бэррелмейкер, тоже сплюнул и прошипел:
— Дочь Льюиса Клэпхема, твой отец предпочел бы удушить тебя, нежели стерпеть от тебя такое свинство. Помолвлена с лучшим парнем в городе, а ложится, словно шлюха, с братоубийцей!