Мэри Роуз
Шрифт:
— Ты подумала о Ральфе, — произнес Сильвестр. — Ты знаешь, как часто я думаю о Ральфе и как сильно я его ненавидел?
У нее вырвался безрадостный смешок.
— Да ты же совсем не умеешь ненавидеть, Сильвестр.
— Ральфа — могу, — возразил он. — И что-то во мне желает, чтобы у нас обоих не было их, ни Ральфа, ни Джеральдины, а были только мы. Ты выглядишь усталой, Фенни. Может быть, сегодня ночью рядом с Энтони подежурить мне, чтобы ты могла поспать?
Фенелла покачала головой. Врач тоже предлагал свою помощь, но правда заключалась в том, что она наслаждалась ночами, когда оставалась наедине с Энтони.
Когда Сильвестр ушел, она сняла одежду и забралась к Энтони под одеяло. Тепло его кожи успокаивало ее, хотя между ними стояли повязки. Когда Энтони скрючивался или стонал во сне, она гладила его, нашептывала ему на ухо целый шквал ласковых слов, давала воду, обрабатывала лопнувшие раны, плотнее укутывала в одеяло его трясущееся в лихорадке тело. Затем прижималась к нему, пока он не засыпал снова.
Просыпаясь утром, она сжимала его так крепко, что он не мог пошевелиться. Часто он уже не спал, смотрел на нее широко открытыми глазами. Никогда не отвечал на нежность, но и не прогонял ее от себя. Оберегая его душу, она ухаживала за его телом, радуясь каждой милости, которую могла оказать ему.
Она промывала его раны вином и перевязывала руки, покрытые ссадинами, при взгляде на которые невольно возникала мысль о том, что он пытался разобрать тюрьму по кирпичикам. Натирала мазью с ароматным пчелиным воском его кожу, слезавшую с него слоями, чтобы там, где она не была изранена, она не стала менее шелковистой. «Я вылечу тебя, любимый. Мы еще не стары, еще не все потеряно. Однажды я снова буду щекотать тебя, пока ты не попросишь пощады. Однажды я снова буду держать твою голову на коленях, а ты будешь рассказывать мне о своих мечтах».
Есть ему по-прежнему было тяжело. Его истерзанный желудок почти ничего не мог в себе удержать, по большей части извергая из себя все кровавым фонтаном. Фенелла бегала на рынок и покупала нежные весенние овощи. Мать часто упрекала ее в том, что она не любит готовить, но теперь Фенелла делала это с полной отдачей. Она обнимала Энтони, пока кормила его, и однажды встретилась с ним взглядом, терзающимся от унижения. Она отставила в сторону миску.
— Все хорошо, — произнесла она, целуя его. — Попробуй сам, хотя мне очень нравилось делать это вместо тебя. Можно мне хотя бы остаться рядом?
Он посмотрел на нее почти с мольбой. Она встала, осторожно вложила миску в его перевязанные руки, поцеловала в голову и вышла из комнаты.
За дверью обнаружился Кранмер, который хотел принести ей кувшин вина.
— Ну, как дела? — спросил он, и она рассказала.
Доктор одарил ее недоверчивой улыбкой.
— Он начинает бороться, — произнес он. — Вы идете ему на пользу, Фенелла, — и тогда, когда вы оставляете его одного, и в том случае, если находитесь рядом. Думаю, до того, как я уеду в Рим на следующей неделе, он попытается встать.
— А заговорить? — вырвалось у нее.
— Считайте, что тело — это авангард, — мягко ответил Кранмер. — Удары, которые получила его душа, оставили после себя такие раны, которые мы не можем ни охладить снаружи, ни смягчить при помощи бальзама. Они будут болеть долго, а затем незаметно начнут исцеляться.
— А если они загноятся?
Ей показалось, что он вздрогнул.
— Тогда придется их осторожно вскрыть, — с трудом произнес он. — Он ведь не один в целом мире, у него есть вы и мастер Саттон. Признаться, я никогда не был знаком с человеком, у которого были бы такие друзья.
Фенелла решила больше не говорить об этом.
— Что вы будете делать в Риме, доктор Кранмер?
— Я вхожу в состав посольства, которое должно еще раз изложить Папе Клименту дело короля.
— А если он откажется аннулировать брак?
Кранмер замялся.
— Может быть, тогда королю придется пойти своим путем одному, — произнес он. — Его совесть перец Богом превыше всего.
Что произойдет, если Генрих Английский не отступится от своего пути? Пойдет ли император войной на остров? Фенеллу охватил страх. Она больше не могла отпустить на войну мужчину, который находился за этой дверью и боролся за собственное достоинство. Она больше не могла рисковать его жизнью. Но именно этого он захочет: снова отправиться на войну, снова попытаться выжечь загноившуюся рану, которая не поддается излечению овечьим пометом.
Не успела она опомниться, как Кранмер сотворил над ее макушкой крестное знамение.
— Я попрошу Господа не оставлять вас, — улыбнулся он. — А мисс Болейн еще раз напоминает о том, что она с удовольствием придет вам на помощь, если потребуется.
— Я все еще не понимаю почему, — призналась Фенелла.
Он на миг задумался.
— Жизнь при дворе обрекает на одиночество, — произнес он, помолчав. — Кроме того, разве не радуется каждый из нас, встречая человека, которому просто можно доверять?
— И этого человека она нашла в лице Сильвестра? — Фенелла подняла взгляд. — Что ж, это я прекрасно понимаю.
— Я тоже, — ответил он.
С того дня Энтони стал есть самостоятельно. Она приносила ему воду, чтобы он мог умыться и постричь бороду, и однажды застала его за тем, что он пытался стоять на раненой ноге. Она не держала его вес, подламывалась, и ему повезло, что он успел ухватиться за кровать, а не ударился о каменный пол головой и плечом.
— Ты с ума сошел? — Фенелла кинулась к нему, нежно встряхнула, а затем прижала к себе. — Дай себе время. Кому и что ты снова пытаешься доказать?
От его взгляда сердце сжалось. Она ждала чего угодно — раненой гордости, гнева, но только не такой бездонной грусти.
— Присядь! — прикрикнула она на Энтони, указала на постель, грубо подняла его. Затем вышла из комнаты, обыскала дом сверху донизу, пока не нашла то, что искала.
Вернулась назад, бросила ему на колени находку.
— Вот тебе, глупый, упрямый человек. Ты не можешь ходить, и еще долго не сможешь — не потому, что ты слабак, а потому, что тебя пять лет держали в дыре прикованным к свинцовому шару. К тому же ты истощен до предела! Дай своим несчастным ногам покой, не пытайся срочно гнать их покорять гору. Пешком ты и так никогда не блистал, Энтони. Вот, изрисуй всю бумагу в доме своими кораблями.