Меридон (др.перевод)
Шрифт:
Дэнди моргнула.
– Поняла? – подвел итог Роберт.
Дэнди покосилась на Джека, ожидая, не вступится ли он за нее. Он тщательно покрывал свой сапог мелом. Согнулся в три погибели над работой. Словно оглох. Я посмотрела на его темный затылок и поняла, что Джек боится отца. И что его отец не соврал, сказав, что Джек против него никогда не пойдет. Ни в жизнь.
– А Меридон? – обиженно сказала Дэнди. – Ей вы не говорите, чтобы держалась подальше от вашего драгоценного сыночка.
Роберт мельком взглянул на меня и улыбнулся.
– Она – не начинающая шлюха, – сказал он. – Все, чего Меридон надо от Джека и от меня, это позволения
Я кивнула. Тут он не соврал.
– Ты меня поняла? – снова спросил Роберт. – Я бы не взял тебя в фургон, знай, что вы тут с Джеком разведете апрель да май. Но я все еще могу тебя высадить, и ты еще сможешь отыскать своего па. Он далеко не уехал – это невозможно на той старой кляче, что тащит его фургон! Если заришься на Джека, лучше иди. Я этого не потерплю. А без моего позволения ничего не случится.
Дэнди снова взглянула на затылок Джека. Джек как раз принялся за второй сапог. Первый был уже ослепительно-белым. Думаю, он никогда прежде так над ним не трудился.
– Ладно, – сказала она. – Оставьте своего драгоценного сыночка себе. Не больно-то он мне нужен. В мире полно других парней.
Роберт широко ей улыбнулся: ему нравилось, когда все складывалось, как он хотел.
– Умница! – сказал он с одобрением. – Теперь можем с удовольствием жить все вместе. Считай, ты дала мне слово, и больше я с тобой на этот счет не заговорю. И скажу тебе вот еще что, красотка. Если будешь с виду такая же, когда вырастешь, никто не угадает, как высоко ты сможешь взлететь. Не трать себя попусту, девочка. С таким личиком можешь и за помещика замуж выйти!
Для Дэнди это было достаточным утешением, и она в тот вечер рано забралась на свою койку, чтобы расчесать волосы и тщательно их заплести. Больше она с Джеком томными улыбочками не обменивалась. По крайней мере, пока мы были в Солсбери.
Чудесное было лето, жаркое лето 1805 года.
Я выросла из унылой несчастной девчонки, которой была в фургоне па, в рабочего грума, гордого своей работой. Юбка моя превратилась в лохмотья, башмаки износились. Что же было делать, как не одолжить блузу Джека, а потом, когда он из них вырос, его бриджи похуже и старую рубашку. К концу лета я уже не вылезала из мальчишечьей одежды, мне нравилась свобода движений и то, что проходящие мимо мужчины на меня не пялились. Меня увлекала скорость нашего путешествия, то, как мы переезжали из города в город за ночь. Мы нигде не задерживались дольше трех дней, все время были в пути. Куда бы мы ни приехали, представление было везде одно и то же. Танцующие пони, умный жеребец, кавалерийская атака, проезд Джека без седла и история Ричарда Львиное Сердце и Саладдина.
Но каждый вечер представление было немножко другим. Лошади иначе исполняли свои шаги. Какое-то время один из маленьких пони хворал и шел медленнее других, портя танец. Потом Джек потянул лодыжку, разгружая фургон, ему трудно было запрыгивать на лошадь, и весь номер пришлось изменить, пока он не поправился. Эти мелкие перемены – они меня завораживали.
Вскоре моей обязанностью стало присматривать за лошадьми, когда Джек и Роберт переодевались в костюмы. Я делала все больше и больше с той первой ночи, когда задержалась просто ради удовольствия погладить бархатистые лошадиные носы и вычистить горячие бока. Теперь это была моя работа. Дэнди трудилась в лагере. Она покупала припасы и браконьерством добывала еду. Содержала фургон в чистоте, которой требовал Роберт – от запущенной грязищи у Займы до здешнего порядка
Понемногу мы вникали в дело. Нам все больше нравилась разница между тяготами кочевой жизни и волшебством костюмов и переодеваний. И все больше мы начинали зависеть от звука восхищенных аплодисментов, от ощущения власти, приходившего, когда все на тебя смотрят, и ты творишь чудо перед десятками, а то и сотнями людей.
Пока мы учились, Роберт строил планы. Всякий раз, когда рядом с нами давали другое представление, он шел его смотреть. Даже если из-за этого приходилось пропустить наше собственное. Он надевал лучший сюртук – твидовый, а не рабочий красный фрак – садился на большого серого жеребца и ехал аж за двадцать миль, чтобы посмотреть представление. Но занимал его не конный балаган. Я это поняла, когда Джек вернулся, поработав зазывалой под Кейншемом, и принес листовку, про которую уверенно сказал:
– Па, тебе это будет интересно.
То было не объявление о конном балагане, а яркая картинка, на которой человек висел вниз головой с перекладины, качавшейся высоко-высоко под потолком. Он казался полуголым, костюм обтягивал его, как вторая кожа, и весь сиял блестками. У него были густые усы, и он улыбался, словно совсем не боится.
– Ты что-то белая, как полотно, – сказал Роберт, поглядев на меня. – Что такое, Меридон?
– Ничего, – тут же ответила я.
Но я чувствовала, как отливает от головы кровь, и понимала, что в любое мгновение могу упасть в обморок.
Я протиснулась мимо Роберта и жуткой картинки, спотыкаясь, вышла на ступеньки фургона и села, глотая свежий воздух теплого августовского вечера.
– Ты как, сможешь работать? – спросил из фургона Роберт.
– Да, да… – слабым голосом заверила я. – Просто стало нехорошо на минутку.
Какое-то время я молча сидела на ступеньках, глядя на пасущихся лошадей и солнце, низко висевшее за рядом бледных облаков цвета масла.
– У тебя что, крови начались? – с грубоватым сочувствием спросил Роберт, появившись в дверях фургона.
– Да нет же! – воскликнула я уязвленно.
– Ну, обидного-то в этом ничего, – извинился он. – А что тогда?
– Да картинка эта, на объявлении… – сказала я.
Я самой себе не могла объяснить, почему пришла в такой ужас.
– Что этот человек делает? Он так высоко!
Роберт вынул объявление из кармана.
– Он себя называет артистом на трапеции, – сказал он. – Новый трюк. Я поеду в Бристоль, посмотрю. Хочу знать, как это делается. Видишь…
Он протянул мне объявление, но я отвернулась.
– Гадость! – по-детски сказала я. – Не могу его видеть!
– Ты высоты боишься? – спросил Роберт.
Он хмурился, словно от моего ответа что-то зависело.
– Да, – коротко ответила я.
За все мое отчаянное мальчишеское детство только раз меня мутило от страха. Только в охоте за птичьими гнездами я не была первой. Я всегда норовила остаться на земле, когда другие кочевые дети лезли на деревья.
Однажды, когда мне было лет десять, я на спор заставила себя вскарабкаться на дерево и застыла на нижней ветке от ужаса, не смея пошевелиться. И именно Дэнди, никто другой, со спокойной уверенностью полезла меня снимать. Дэнди, именно Дэнди помогла мне набраться смелости, чтобы спуститься. Я постаралась не вспоминать качающуюся ветку и веселые злые лица, обращенные ко мне снизу.