Мёртвая свадьба
Шрифт:
Толик выскользнул на дорогу.
– И калитку закрой! – приказал дядя Миша. – За обормотом… – добавил он тише.
Дождь начал донимать. Ветер хлёсткой водяной метёлкой охаживал лицо и шею, пробивал сквозь футболку.
По всей деревне свет уже почти не горел. Их с мамой дом тоже стоял тёмным. Толик потоптался на крыльце, подумал и пошёл вкруг избы. Остановился на заднем крыльце. Но и с него сошёл, пробрался к кухне. Все окна были закрыты, но он знал, что одно рассохлось и треснуло, поэтому легко открывается снаружи. Он поддел расщепившуюся планку, и створки охотно поддались нажиму. Прислушался к тишине кухни. Тикали часы, гудела заблудившаяся муха. Перебрался через подоконник, сполз на пол. В комнату не пошёл – мать сразу проснётся, а полез на печку. Места здесь было мало. Освободил пятачок среди коробок и банок, подтянул под себя столетний тулуп, утопил нос в кисло-вонючей шерсти и уснул.
Сон был тревожный. Спать на жёстком Толик не привык, поэтому постоянно ворочался. Из сна в сон он оказывался на озере. Это был знакомый родной берег. Празднично украшенная пристань. Толик был уверен, что готовится какое-то торжественное событие. Что идущие издалека лодки – это кижская регата. А наряженные люди на пристани – местные, собравшиеся танцевать заонежскую кадриль. Но людей в костюмах оказалось слишком много, и были они все какие-то незнакомые. Лодки приближались. На них играла музыка, от бортов развевались ленточки. Все смотрели на эти лодки, но почему-то не радовались. Вдруг поднялся крик. У Толика над ухом сказали: «Так им и надо!» – и он проснулся уже окончательно.
Мать жарила блины. Стоял обалденный запах, вкусно шкворчало масло. Толик приподнялся. За ночь он ухитрился расчистить себе место на печке, раскидав коробки с банками по углам лежанки и растянувшись во всю длину. Ещё и старой телогрейкой сверху прикрылся. Толик почесал в затылке – он, на удивление, выспался.
Стопка блинов на столе звала к себе.
– Слезай, – сухо сказала мать, заметив движение за занавеской.
Толик с наслаждением потянулся – после вчерашнего двойного купания сначала в озере, а потом под дождём хотелось немного размяться.
– Слезай, говорю, – с раздражением повторила мать.
Толик слез. Кеды были ещё мокрые, и он босиком прошлёпал по деревянному полу. За окном серело.
– Садись.
Мать выставила ближе к его краю стола чашку, плеснула кипятка.
Толик посмотрел, как крутятся в водовороте воздушные пузырики.
– Я не виноват, – начал он, но мать перебила его:
– Завтракай.
Это было очень щедрое предложение. Мать обычно спала дольше Толика, завтрак не готовила. Блины – это по-царски. Но странно. Поэтому надо было действовать на опережение.
– Они сами, – начал Толик, поднося чашку ко рту, но мать его опять перебила:
– Значит, так, – она села на угол и положила перед собой руки. На светлой скатерти они показались вдруг большими и тёмными. – Про вчерашнее я слышать не хочу. Это всё показалось. Перед грозой бывает. Девчонка просто заболела – такое тоже бывает. Перекупалась на сиверке и простыла. Ты к ним больше не ходишь.
Толик подавился чаем.
– Так баба Света сама попросила с ними дружить, – напомнил он. – Когда я с фартуком…
– А теперь я тебя прошу этого не делать, – жёстко оборвала его мать.
Посмотрела тяжело. Прям припечатала просьбу к Толикову лбу. Или машинкой вышила. Острой стальной иглой.
Толик оторопел и на всякий случай отставил чашку подальше. Не то чтобы он с матерью никогда по-родственному не разговаривал. Она его постоянно просила то сбегать за тканью в магазин, то по заказчицам разнести готовое, то позвать кого на примерку, а потом пойти погулять часика на два. Но её просьбы никогда не касались лично его. Даже про школу не спрашивала. Ушёл – и ушёл. Пришёл – в магазине кое-что надо.
– Ты меня услышал? – настаивала мать.
– А если я их на улице встречу? – вильнул в сторону от прямого ответа Толик.
– Пройдёшь мимо, словно не знаешь. Но ты их не встретишь.
– Они уезжают? – В душе Толика всколыхнулась радость.
– Им будет сейчас не до прогулок.
«Не уезжают», – мысленно загрустил он.
– Так у нас съёмка сегодня, – вспомнил Толик. – Они могут прийти.
– И не до съёмок. Ты меня услышал, спрашиваю?
Толик кивнул. Он услышал. Он очень хорошо услышал. Но ничего не понял. Мать придвинула тарелку с блинами, и он начал есть их со сметаной и сгущёнкой. Не глядя, забрасывал в рот и, почти не жуя, глотал.
Мать смотрела в окно.
– Чёрт меня дёрнул за этот фартук взяться, – пробормотала она, выстукивая быструю дробь по деревянной поверхности стола. – Как чувствовала…
– Чего? – не понял Толик.
– Ничего! – поднялась мать. – Вон как сиверик задувает. Праздник, наверное, отменят.
Она ушла в комнату, и оттуда сразу раздался стрёкот машинки. Толик тут же перестал есть и уставился в окно. Сиверик дул, порывами проходя по деревьям, серыми волнами прогоняя дождь. Погода стояла ужасная, как раз для сидения в комнате с телефоном в обнимку. Но именно сейчас хотелось оказаться подальше от дома. Чтобы не было вопросов, а было побольше всего понят- ного.
Толик влез в джинсы. Они неприятно обняли коленки, за пару тёплых недель кожа успела привыкнуть к свободе. Носки искать не стал, они были где-то в комнате, а там сейчас работала мать. Сунул ноги в сапоги. Натянул куртку.
Чтобы лишний раз не проходить под своими окнами, Толик побежал огородами. На развилке подумал и направился к дому Ритки. Не сделал и двух шагов, как навстречу ему вырулила сама Ритка с бидоном в руке. Увидев Толика, она замедлила шаг, заводя бидон за спину. Толик тоже притормозил, потому что бидон за спиной значил что угодно. Могло и по кумполу прилететь вместе с молоком. Ритка нервная. Недосып сказывается.
– Ты чего так рано? – кивнул он на руку с бидоном. Обычно все за молоком по вечерам или в обед ходили. Ради утреннего мало кто вставал.
– Вчера взять не успела. Мне оставили.
– А вчера чего?
– Чего? – Ритка не сводила с Толика глаз.
– Ничего не слышала, чем всё закончилось?
– Так дождь. И не выпустили меня. Про молоко только ночью вспомнили. Тебя наказали?
Толик разулыбался и замотал головой.
– Нет. Наоборот, мать блинов с утра нажарила.
Ритка поморщилась, потёрла свободной рукой бок.