Мертвая вода: Стихи.

Панин Игорь

Но если буду я, как намедни, неосторожен, — отнимет разум и сон последний мулатка в коже. Рычит пантерой, снимая цацки, — она такая; высвобождаю задор пацанский, ей потакая. И поминутно взимают плату рвачи-канальи. Такого срама тире разврата отцы не знали. И ноют плечи, и сводит икры тоской-печалью. Пора б закончить все эти игры, и я кончаю…

2007

«Выбери меня, пуля…»

Выбери меня, выбери меня…

Популярная некогда песенка

Выбери меня, пуля, ласково так ужаль. Прикоснись, попробуй, — усну ль я? Мне не жаль. Остаются только вопросы, остается

свет и стихов нелепая россыпь… Нет? Небо ископтил, карауля блики календарного дня. Выбери меня, пуля, выбери меня! Не тяни, родная, с ответом, не промедли, ведь чтобы стать хорошим поэтом — нужно умереть.

2006

Сад

Сумерки, сад, оторопь душит, рвем наугад яблоки, груши… Сторож не зря влепит леща, и всё фонаря глазом вращает, нетороплив после сивухи; Белый налив — в лоб ему! «Шухер!» Через забор, — ну же, пошел же! — доблестный вор медлить не должен. Вынесли — эх, самую малость, делим на всех то, что досталось; завтра опять выйдем под вечер сад обдирать, ветви калечить. Дождик стекло сек, словно розгой, Мишка оглох — опухоль мозга. И через ров прыгнув неловко, черную кровь выблевал Вовка. Мартовский лед… Стас, куролеся, думал — пройдет; всплыл через месяц…

Время рекой слижет все беды, вечный покой вам, непоседы. Если когда буду в краю том, — через года жахнет уютом, духом блинов, жареной рыбы… В этом кино сняться могли бы те, кто — уже… Те, кого с нами… Бреши в душе полнятся снами. Яблок да груш нынче не надо, в самую глушь старого сада ринусь впотьмах, памятью движим; вымучив страх, тени увижу. Явь или бред — призраки эти? — Скажут «Привет!» мертвые дети.

2007

Завещание

Если доживу до старости (шансы невелики, но они есть) и превращусь в брюзжащего маразматика, дышащего только прошлым, то, конечно, буду всех доставать — в первую очередь сотрудников литературных изданий; начну рассылать веером свои пронафталиненные вирши, ходить затем по редакциям, интересоваться, когда же меня напечатают, заискивать перед теми, кто годится мне во внуки, хвалить их стихи, которые мне непонятны и чужды, дарить (пытаться дарить) им подарки в виде бутылки поддельного «Наполеона», рассказывать о своих реальных, но чаще — выдуманных победах, хвастаться, что сам — Великий и Ужасный — написал когда-то предисловие к моей книжке, жаловаться на вероломных соперников, сообщать (по секрету), что полученные мною премии — это лишь малая часть из тех, что я мог бы получить, кабы не… Литературные работники, для которых я всего лишь «один из» (один из тех неудавшихся гениев, коими кишит наша словесность), поглядывая на меня с усмешкой или раздражением, но все-таки вежливо отвечая, будут кивать и просить зайти через месяц, но лучше не заходить, а позвонить, и тогда-де они точно дадут мне ответ, и он, разумеется, будет положительным, — из уважения к моему таланту, возрасту, заслугам. Но ни через месяц, ни через два я не услышу от них внятного ответа, каковые привык получать в свое время; мне будут предлагать перезвонить еще, и еще, и еще. У меня пропадут: и без того жалкий аппетит, подобие сна, мечты об эрекции. И тогда, отчаявшись и смертельно обидевшись, я начну названивать главным редакторам, жаловаться, что со мной неуважительно разговаривают, что меня посылают все дальше и дальше; поплачусь, что всеми забыт и затюкан, а ведь приближаются юбилеи (75 лет со дня моего рождения, 55 лет творческой деятельности, 50 лет первой публикации, 45 лет выхода первой книжки, 40 лет получения первой премии и т. д.). Я напомню, что в таком-то году похвалил в известном журнале одного из этих главных редакторов, второму помог впервые напечататься, третьего вызволил из милицейского участка после того, как он устроил дебош в ЦДЛ, а четвертому оказал такую услугу, о которой предпочтительнее умолчать. И главные редактора, платя добром за добро, пожурят своих подчиненных, дав им указание напечатать меня в ближайших номерах; сами они будут понимать (хотя бы интуитивно), что мои стихи — это не стихи вовсе, а обычный старческий бред, но чего не сделаешь ради дружбы и памяти? Настоящим Завещанием я официально разрешаю редакторам отделов поэзии гнать гнусного старика Игоря Панина в три шеи и даже колотить его (умеренно), не публиковать его идиотских стихов и вообще не иметь с ним никаких дел. А если эта скотина все-таки пожалуется главному редактору, то можно предъявить в свое оправдание данный текст.

31 декабря 2010 г., остров Пхукет (Таиланд),

при нескольких свидетелях из числа обслуги

и двух местных проститутках, случайно забредших в отель.

Бестселлер

С. Сибирцеву

Междустрочье прочитано между делом, изо рта не текло, хоть мозги буравило; толковать бы взялся, чтоб рука не зудела, только лень нарушать негласные правила. Долго ли, коротко ли — все одно, если повествованье идет по плану. Без меня решили, кого — в говно, кого — по этапу, кого — в Нирвану. А по всей стране — то ли стон, то ли плач, не берем отдельно, но общую массу. Слышал звон — для порядка нужен палач. Запишусь в палачи, как борец за расу. Вот и первый казненный с помоста — шмяк, недвижим, — и впрок не окстишь его. Позвольте, с чего это я маньяк? Нет! Наместник Всевышнего. Всюду рыщут подвластные мне упыри, выявляя, хватая, играясь в прятки… Поговори, сука, поговори — все зачтется в строгом порядке! Ни орлиный клекот, ни волчий вой не послужат верным ориентиром, если вечность, искромсанная бензопилой, трупным духом смердит по квартирам. Но давно известно — на каждый роток не налепишь клейкую ленту. О если бы, если б я только мог шепнуть об этом президенту! Вот тогда б оценили мои труды, платили б по твердому прейскуранту, наградив орденом Тайной звезды — при параде, под бой курантов! Но пока не предвидится пышных торжеств, лишь обочиной снов проносится что-то… Закатав рукава (привычный жест), выхожу на работу. Дурачье обдурить не составит труда; что взаправду, что нет — до фени им. А лучшие истории везде и всегда завершаются смертью. Или совокуплением.

2007

«Он ходит в ботинках по дорогому ковру…»

Он ходит в ботинках по дорогому ковру, напивается в хлам, не стыдится «божьей росы»; плачет: «Любимая, я же тебе не вру…» Тот еще сукин сын. Улыбается так, что у женщины у любой от улыбки его — мокреет моментом. Величайший манипулятор, заядлый плейбой с дорогим инструментом. Он смеется над тем, над чем, конечно, нельзя, он плюет на приличия и порядки. Он и в лифте ее непосредственно взял, без вопросов и без оглядки. Но в его позиции есть уязвимое место — он лучше, чем хочет казаться. И поэтому — тили-тили, жених да невеста — вам вовек не расстаться. И поэтому его непрезентабельный вид не имеет значения в свете нового дня… И летит, и летит, и летит — все летит к ебеням. И пока он, устав от жрачки, измен и драк, ждет то знаков волшебных, то некой команды, — все не может, не хочет понять никак, что жизнь имеет его по самые гланды.

2010

Постновогоднее

Москва гуляет: трали-вали… Как хорошо, что мы ни разу не читали журнала «Шо» [2] . Разнокалиберных стаканов искрится тьма. А говорят, поэт Кабанов силен весьма. Все краски радуги на лицах дешевых сук. Раскрыть бы желтые страницы, да недосуг. Собака носит, ветер бает, народ — пластом. И то, что нас не убивает, — убьет потом.

2

«Шо» — киевский журнал «культурного сопротивления», главным редактором которого является поэт Александр Кабанов (прим. автора).

2007

«Песня Сольвейг»

Спой мне эту песню, спой мне, как тогда… Может быть, воскресну; дрогнут провода, к телефонной трубке ухо приложу: голосочек хрупкий, но под стать ножу, голосочек дерзкий, хриплый от обид… Зареву по-детски, блудный индивид. Это все не с нами будто было бы. Провалились сани в полынью судьбы. По душевной пойме разлилась тоска. Эту песню спой мне, с трубкой у виска, если есть охота выдохнуть «Прощен», если есть хоть что-то до сих пор еще…

2009

«И свои стихи не пишутся…»

И свои стихи не пишутся, и чужие не читаются, — то ли умер, то ли спился, то ли стал знаменит…

2006

Зарисовки

1. Крым

Побродив по лысому мысу, неохота плестись к воде, где неспешно сгорает — мыслю — разномастный табун людей. В невеселом пансионате с интерьером а-ля совок будет очень напиться кстати и продрыхнуть без задних ног. Мертвецов имена в почете меж братающихся морей. Их «собрания» не прочтете, прежде свиснет краб на горе. Обострения посезонны, началось это не вчера. Ни малейшего нет резона глянуть в смежные номера. Там, откушавши кашки манной, уморительны и тихи, престарелые графоманы сочиняют взахлеб стихи.