Мертвая вода: Стихи.

Панин Игорь

2. Египет

Рассыпается свет, наплывает песок, и автобус летит в кювет, потеряв колесо; застревает язык у муллы в гортани, тормозят верблюды, тупят ослы, бедуин прерывает свой танец, и тень фараона аж приподнимает веко, когда делают массаж белому человеку.

3. Таиланд

Перелет утомителен, если ты только не запасся бутылкой — блажи во сне, оставляй все повадки тамбовского волка; здесь никто не оценит блатную наколку, хоть песок под ногами хрустит как снег. В окружении джунглей, в которые редко даже местные лезут (не стану врать), не шугайся облав, не ищи себе клетку, привыкай загорать, а не шастать в разведку, удовольствий удобоваримых — рать. На закате

акульего мяса вкуси и развались поудобней, побудь ханжой; и не думай совсем о какой-то России, неустроенной вечно, давно чужой. Сокровенного знания здесь не обрящешь, да и многия знания — чем не ложь? Вон у бара стоит, улыбаясь маняще, трансвестит или девушка — хрен поймешь.

2010

«Без видимых причин…»

Без видимых причин, разумных объяснений, себе — не господин, слуга своей же тени. Извечное «авось» сбивает с панталыку, да так уж повелось: ни ропота, ни рыка. Страшит кого-то зло, — картинки, барельефы? Мне на червях везло, но при раздаче — трефы. Условно обречен, расспрашиваю черта: и вроде ни о чем, а все равно о чем-то. Тоску замуровав в исписанной тетради, к чему качать права, каких иллюзий ради? Без видимых причин, без лишнего вопроса… Намедни — кокаин, сегодня — кровь из носа.

2006

Поминки

И вроде отменно здоров, не время хандрить. Без сахара — чистая — кровь, не вяжет артрит. Но словно преступник, иду на смерть поглазеть и выблевать чью-то беду, забившись в клозет. Что слышится в стоне чужом? Неясный звонок? И вьется мой страх не ужом — гадюкой у ног. Смиренно сижу за столом, внимаю речам. Напротив меня остолоп навзрыд закричал. А делает дело свое размеренный хмель… Помянем! А там и споем, как мертвый умел! Стопарик поставлю на шелк, допив до конца. …А сам до сих пор не нашел могилу отца.

2010

«Записные книжки изорваны…»

Записные книжки изорваны, все друзья на поверку — приятели, жены бывшие только прорвами вспоминаются — кстати, некстати ли. Это слабость сиюминутная, упиваться хандрой не стану я… И глаза продираю мутные, алкогольные, конопляные. Звон трамвая тревожит улицу, хоть трамвайных путей нет в помине там. Остается слегка ссутулиться, да с балкона плевать (так уж принято), да почесывать переносицу, да обдумывать жизнь вольерную. Если стих на перо попросится, — я зарежу его… Наверное.

2006

«Беспокойное прошлое…»

Беспокойное прошлое — конь да кобыла… Помню только хорошее из того, что было. Из того, что не тронуто памяти молью. Не скорбя по урону-то, улыбаясь, молвлю: «Так-то лучше, ну правда ведь, Горе-Лукойе? И тебе не пора вдоветь, да и я спокоен. Трудно счастье как вещь нести радостным быдлом. Месяц, стоящий вечности, — непременно был он. Шифрограммы этрусские — ногтем по коже; и ажурные трусики на полу в прихожей. А шампанского выстрелы! Чудо-левкои, ложе коими выстелил. А еще — такое…» Ангел, бывший хранителем, выдержки дай мне. Долгий треп утомителен, если речь о тайне.

2010

Алкоголь и потерянное вдохновение

(в стиле Буковски)

Я люблю дешевые пивнушки, дремлющие около вокзалов; заскочишь в такую под вечер, выпить пива кружку, и грамм сто пятьдесят вдогонку — чтоб не казалось мало, закажешь глазунью из трех яиц и бекон, не внушающий доверия, а вокруг — столько живописных лиц и никакого лицемерия. Накурено — хоть топор вешай, ну еще испарения, запахи разного рода; другой бы смылся отсюда к лешему, но я обожаю общаться с народом. Наверное, у меня такой вид — интеллигентного простака, распыляющего излишки… Вот подсел странный тип, денег занять норовит, другой предлагает перекинуться с ним в картишки. Сутенер доморощенный ставит в известность: девчонка, хорошенькая, долларов за двадцать; и сама она рядом — едалом не щелкает, того и гляди — полезет целоваться. На липком столе пополнение вроде: бутылки, тарелки — прямо с небес манна. И как-то само собой происходит, что банкет оплачивается из моего кармана. И все тут, словно друзья закадычные, донимают расспросами, рассказами, накачавшись ершом, выпытывают самое личное, липнут проказою. Жалуются, придавленные грузом бед, мол, евреи все захватили, а мы нищаем. «Спокойно, — говорю, — с вами великий русский поэт, и я угощаю». Сумерки облепили окна, поздновато уже, истекают отведенные заведением сроки, и чувствую, как скребутся в душе сотни раз не написанные строки. И лечу домой в радостном опьянении, в супермаркете хватаю блокнот, ручку, бутылку вина, но пока добираюсь, тает призрак стихотворения — скука одна… О таланте своем не плачу я, думал — пропил, а он нет-нет да напоминает о себе, как неоплаченная квитанция за свет.

2006

Гастарбайтер

Не смущай меня дальним городом, знаю, знаю: златые горы там, и молочная стынь-река глубока; сплошь дороги мостят топазами, лавки миром и медом мазаны, страж могучий — который год — у ворот; и такая играет мощь, поди, как народ, заполняя площади, брагой тешится на ура — до утра. Тридесятое чудо чудное! Разувериться б хоть чуть-чуть, но я, что имел, оставляю здесь; в этом весь. Мне бы выйти сегодня засветло, чтоб плетьми не попала в глаз ветла, чтобы ветер в вертепе скал еще спал. Перевал одолеть — а там уже доберусь, не впервые замужем, там покажет заветный путь кто-нибудь.

2007

«Уходя, колебался, но все-таки уходил…»

Уходя, колебался, но все-таки уходил. Возвращался, метался и думал опять об уходе. В зеркалах — непутевый, растерянный крокодил слезы лил, человечьи вроде. И одна говорила: «Не отпущу», а другая: «Я ждать устала». И мой внутренний голос, немой вещун, оказался бессмысленнее магического кристалла. А по городу рыскал шакалом безумный снег, — ну такой, что ни в сказке, ни в небылице. Мне хотелось кричать им обеим: «Навек, навек!», только все же следовало определиться. Чаще рвется не там, где тоньше, а где больней; прикорнуть бы, забыть все — на день, на час ли… И одна говорила: «Ты будешь несчастлив с ней», а другая: «Со мною ты будешь счастлив». Это, я доложу вам, классический сериал, тут бы впору сценарий писать многотомный. Только те, кто участие в нем принимал, выгорая, мертвели, как старые домны. А тем временем снег, успокоившись, капал за шиворот с крыш как залог невозможного, дикого, жгучего счастья. И одна говорила: «Ты любишь ее, так иди к ней, малыш, но если что — возвращайся…»

2009

В метро

Не склеены поцелуем, спускаемся в андерграунд, где черти поют «Аллилуйя» и ангелы в прятки играют. Где смрадом, как из лохани, окатывает игриво. В неясной толпе с лохами бессмысленно ждать прорыва. Нетвердым шажком пингвиньим корячимся до платформы. Толкаются все упорно, хоть зенки пустые вынь им. Пищит лейтенантик жидкий, придавленный у колонны; ему не поймать шахидки, не выиграть миллиона. Галдит караван-сараем восточный народ речистый.

Которые террористы? Мы снова им проиграем… Сегодня взорвут едва ли, а завтра есть шанс, однако… Да что это за клоака, и как мы сюда попали?! Смотрю — задрожали рельсы, и думаю: неужели как нищие погорельцы скорбят о потере «Гжели», — вот так пожалеем время, истраченное в тоннеле? Мы — евнухи, что в гареме, как водится, не при деле. Доносится грохот града, подходит железный Будда. И ты говоришь: «Не надо…» И я говорю: «Не буду», в тоске, как в траве, по пояс, в тупой маете столичной… Я бросился бы под поезд, но это не эстетично.