Мертвая зыбь
Шрифт:
Опять стало тихо. Откуда-то сбоку закудахтала какая-то особо нервная курица.
— Вот и все, больше Ламберт ничего не рассказывал ни про мальчика, ни про того мужчину.
«Никаких имен, — вспомнила Джулия, — видения Ламберта были безымянными».
Свен-Улоф зашевелился, вышел из курятника, держа в горстях пять яиц. Он испуганно смотрел на Джулию, как будто боялся, что она его ударит. Джулия почувствовала, что ей чего-то не хватает, и поняла, что, оказывается, забыла, что надо дышать. Ну вот наконец она выдохнула.
— Теперь я знаю, — сказала она. — Спасибо.
— Тебе в коробку положить или как? — спросил Свен-Улоф.
Джулия поняла, что знала это раньше. Хотя, впрочем, и сейчас могла попробовать убедить себя, Ламберт ошибся, или — еще проще — Свен-Улоф взял и все это выдумал. Но что толку? Это бесполезно.
По пути домой из Лонгвика она остановилась и долго глядела сверху, с дороги, на пустой берег, где волны вырождаются в пену на урезе воды, [45] и плакала.
45
Урез воды — линии пересечения водной поверхности водоема (озера, реки, моря) с поверхностью суши (берегом).
Да, она знала, и это знание было кошмаром. Время остановилось, она не чувствовала годы, словно прошло лишь несколько дней с момента исчезновения Йенса. Боль ее раненой души ничуть не ослабла, раны не затягивались и по-прежнему кровоточили. Но сейчас что-то изменилось. Понемногу, кажется, еще какой-то частью себя Джулия начала видеть сына мертвым. Так, наверное, и должно быть. Не сразу, а постепенно — иначе это знание ее убьет. Ее сын умер, Джулия это понимала. Но она все равно хотела его увидеть, хотя бы тело. А если и это для нее недоступно, то знать наверняка, что с ним случилось. Поэтому она сейчас здесь.
Ветер срывал слезы с ее лица. Джулия еще немного постояла, потом опять забралась на велосипед и медленно поехала дальше. У каменоломни она наткнулась на Астрид, которая гуляла со своим Вилли. Она потащила Джулию к себе поужинать, ни словом, ни взглядом не показав, что заметила ее заплаканные глаза.
Астрид предложила свиные шницели, отварную картошку и красное вино. Джулия слегка поклевала и выпила, больше, чем надо. После третьего бокала мысль о том, что Йенс мертв, причем уже давным-давно, стала не такой мучительной. Она притупилась и зудела в груди тупой болью. Надежды больше нет — да в общем-то и не было. После того как прошли первые несколько дней после его исчезновения и не нашли ничего, ни малейших признаков того, что ее сын жив.
— Значит, ты сегодня была в Лонгвике? — спросила очень кстати Астрид, удачно прервав мрачные раздумья.
Джулия кивнула.
— Да, а вчера я ездила в Марнесс, — сказала Джулия быстро, чтобы избавиться наконец от мыслей о Лонгвике и о провидческих снах Ламберта Нильссона.
— Что, там что-нибудь случилось? — поинтересовалась Астрид, наполняя бокал Джулии.
— Да не особенно, — ответила Джулия. — Я ходила на кладбище, помянула маму, потом видела могилу Нильса Канта. Йерлоф почему-то хотел, чтобы я на нее посмотрела.
— А… ну да, та могила, — произнесла Астрид и подняла свой бокал.
— Я вот что никак не пойму, — сказала Джулия, — может, конечно, ты мне и не ответишь, но те немецкие солдаты, я имею в виду тех, которых убил Нильс Кант, — таких что, много на Эланде было?
— Вообще-то нет, насколько я знаю, — ответила Астрид. — Ну, человек сто, которым повезло живыми добраться до Швеции. Тогда их много от войны бежало, но по большей части они в Смоланде оказывались. Там не только немцы были. Немцы, те, понятно, хотели домой, в Германию, а вот с другими оказалось потруднее. Но тогда в Швеции все тряслись от страха перед Сталиным и слали их обратно в Советы. Трусливо и подло, по-моему. Ну ты же, наверное, про это читала?
— Да, кое-что, но это ведь все так давно было, — сказала Джулия.
Она поднапряглась и вытащила из школьных воспоминаний что-то насчет беженцев из России. Но тогда, когда она про них читала, ей было в общем-то наплевать как на историю Швеции, так и на историю Эланда.
— А что ты потом в Марнессе делала? — задала очередной вопрос Астрид.
— Ну… пообедала с полицейским, с Леннартом Хенрикссоном.
— А-а, понимаю, хороший малый. Такой, как надо.
Джулия кивнула.
— Ты с Леннартом про Нильса Канта говорила? — опять спросила Астрид.
Джулия помотала головой, потом подумала и ответила:
— Да нет, я просто ему сказала, что была на могиле Канта, а больше мы про это и не говорили.
— Ну и хорошо, а еще лучше его при Леннарте вообще не поминать, — сказала Астрид, — для него это больное место.
— Больное место? — спросила Джулия. — Это еще почему?
— Старая история, — проговорила Астрид и отпила из своего бокала. — Леннарт, он ведь сын Курта Хенрикссона.
Она со значением посмотрела на Джулию, как будто бы это что-то должно было ей объяснить. Но Джулия в ответ лишь недоуменно помотала головой.
— Ну и что? — спросила она.
— Констебль из Марнесса, — взялась разъяснять Астрид, — ну, сельский участковый, как их теперь называют.
— Ну и что тут особенного?
— Да как сказать… Курт Хенрикссон должен был арестовать Нильса Канта за убийство немцев, [46] — сказала Астрид.
Нильс Кант уродовал свой дробовик — он делал из него обрез. Он стоял, согнув спину, в душном дровяном сарае, забитом до потолка березовыми поленьями. Дрова были сложены неровно и, казалось, в любую секунду могли обрушиться и завалить Нильса. На широкой колоде лежала «хускварна» с почти отпиленными стволами; ногой он прижимал дробовик к колоде и орудовал ножовкой, держа ее двумя руками. Времени ушло довольно много, но дело продвигалось, хотя и медленно. Он почти справился со стволами и отвлекался только на то, чтобы отогнать мух, которых в сарае была целая куча; они настырно пытались сесть на его залитое потом лицо.
46
Во время Второй мировой войны Швеция придерживалась политики нейтралитета, т. е. по крайней мере формально и официально не принимала участия в боевых действиях. Поэтому убийство немецких солдат было, по сути, равнозначно убийству граждан Швеции. Оказавшиеся на территории Швеции представители любой воющей страны автоматически обретали статус беженцев. (Примеч. пер.)
Снаружи, во дворе, все было тихо, как в могиле. Вера находилась в кухне и приводила в порядок рюкзак Нильса. Казалось, в самом воздухе, теплом, как летом, витало какое-то напряженное ожидание.
Нильс все пилил и пилил, и наконец полотно ножовки преодолело последний миллиметр стали, стволы поддались и упали на каменный пол сарая с коротким звонким металлическим бряцанием.
Нильс поднял их и засунул в щель в поленнице пониже, чтобы не было видно, а ножовку спрятал под колодой. Потом он достал из кармана два патрона и зарядил обрез.