Мертвая зыбь
Шрифт:
Йерлоф переложил трость и сказал, протянув руку:
— Йерлоф Давидссон из Стэнвика.
— Ах да, Йерлоф, — произнесла она, — конечно. Ты был здесь на прошлой неделе вместе с женщиной.
— Это моя дочь.
— Я смотрела на вас со второго этажа, но когда спросила Ильву, то она так и не вспомнила, кто приходил.
— Конечно, бывает, — сказал Йерлоф. — Просто захотелось немного поговорить с Мартином о старых временах, но время оказалось неподходящее. Как он сегодня, лучше?
Йерлоф чувствовал, как ледяной ветер с пролива гуляет
— Сегодня тоже немногим лучше, — ответила Анн-Бритт Мальм.
Йерлоф понимающе кивнул.
— Но все-таки немного лучше? — спросил он. При этом он себя чувствовал коммивояжером, который пытается что-то всучить хозяйке дома. — Я к нему ненадолго.
Наконец Анн-Бритт отступила от двери.
— Посмотрим, как он, — сказала она, — заходи.
Перед тем как последовать за Анн-Бритт, Йерлоф оглянулся и посмотрел на улицу.
Йон сидел в машине, Йерлоф кивнул ему и объяснил:
— Похоже, что я попаду к Мартину, так что возвращайся через полчаса.
Йон поднял над рулем руку в знак того, что понял Йерлофа, завел мотор и уехал.
Йерлоф вошел внутрь, в тепло, и его постепенно перестало колотить. Он поставил свой портфель на каменный пол большой прихожей и снял пальто.
— На улице почти зима, — сказал он Анн-Бритт.
Она лишь молча кивнула. Было совершенно очевидно, что она не склонна вести светскую беседу.
Анн-Бритт открыла дверь в дальнем конце прихожей, Йерлоф шел следом.
За дверью оказалась большая комната — гостиная. Воздух спертый, застоявшийся, пропахший сигаретами. Окна выходили на задний двор виллы, но темные портьеры были задвинуты. С потолка свисала хрустальная люстра, закутанная белым покрывалом. В двух углах гостиной стояли облицованные кафелем печи, в третьем — телевизор; он был включен. По экрану почти неслышно, потому что звук был приглушен, носились забавные человечки, — показывали мультики.
«Семейка Флинстоунов».
Перед телевизором стояло кресло-каталка. В нем сидел Мартин Мальм, наполовину укутанный пледом. Его лысая голова была испещрена темными возрастными пятнами; надо лбом — старый светлый рубец; голова тряслась.
Вот он, Мартин Мальм, собственной персоной. Тот, кто прислал Йерлофу сандалию Йерлофа.
— К тебе гость, Мартин, — объявила Анн-Бритт.
Голова старого судовладельца дернулась, он оторвался от телевизора и посмотрел на Йерлофа.
— Добрый день, Мартин, — поприветствовал Йерлоф. — Как ты себя чувствуешь?
Трясущийся череп Мальма опустился на пару сантиметров — это был кивок.
— Как оно, ничего? — спросил Йерлоф.
Мальм опять мотнул головой, на сей раз это было отрицание.
— Не очень? Я вообще-то тоже. Но, наверное, мы это заслужили.
Йерлоф помолчал. На экране телевизора Фред Флинстоун прыгнул в свою машину и исчез в облаке пыли.
— Ты кофе хочешь, Йерлоф? — спросила Анн-Бритт.
— Нет, спасибо, не стоит беспокоиться.
Йерлоф очень надеялся, что она останется вместе с ними в гостиной. Но, похоже, зря. Анн-Бритт повернулась, держась за ручку двери, посмотрела на Йерлофа так, как будто умела читать мысли, и сказала:
— Я вас оставлю на некоторое время.
С этими словами она вышла и закрыла за собой дверь. Казалось, после ее ухода в гостиной стало еще тише.
Йерлоф постоял несколько секунд и потом подошел к одному из стульев, стоявших у стены. Стул был в нескольких метрах от Мартина, но Йерлоф понимал, что ему будет тяжело подтащить его поближе, поэтому просто сел.
— Ну так, — произнес он, — теперь мы можем немного поговорить.
Мартин смотрел на него не отрываясь.
Йерлоф обратил внимание, что в гостиной ничто не напоминало о морском прошлом хозяина — в отличие от увешанной фотографиями судов прихожей или комнаты самого Йерлофа в Марнесском приюте. Никаких судовых фотографий, никаких морских картин, компасов и тому подобного.
— Ты по морю не скучаешь, Мартин? — спросил Йерлоф. — Я вот скучаю, даже в такой холодный ветреный день, когда лучше сидеть дома. Вот, я свой портфель сохранил. — Он поднял его. — В капитанские времена я в нем судовые документы хранил, да он и сейчас почти как новый. Я тебе одну вещь хотел показать… — Йерлоф раскрыл портфель и достал юбилейную книгу судовой компании Мальма. — Ты, наверное, сразу ее узнал… Я в эту книгу часто заглядывал и прочитал много интересного про твои суда и плаванья, Мартин. Но вот эта фотография, по-моему, особенная. — Йерлоф открыл книгу и нашел страницу со снимком в Рамнебю. — Вот здесь, — сказал он. — Кажется, это конец пятидесятых, как раз перед тем, как ты свой первый океанский корабль купил.
Он посмотрел на Мартина Мальма и понял, что сумел пробудить в старом моряке интерес. Мальм глядел, на фотографию, и Йерлоф заметил, что его правая рука шевельнулась, как будто бы он пытался поднять ее и на что-то показать.
— Узнаешь себя? — спросил Йерлоф. — Конечно, узнаешь. А шхуну? Ведь это вроде «Амелия»? Мы обычно рядом швартовались в Боргхольме — твоя «Амелия» и мой «Морской рыцарь».
Мартин Мальм посмотрел на фотографию, но ничего не сказал, он тяжело дышал, так, будто ему не хватало воздуха.
— А место ты помнишь, где вас фотографировали? Я-то сам чаще возил машинное масло в Оскархамн, когда ходил в Смоланд, а это вроде как южнее, верно?
Мартин ничего не ответил, он продолжал, не отрывая взгляда, смотреть на фотографию, которую показывал ему Йерлоф. Стоящие на причале у лесопилки люди смотрели со снимка на Мальма, и Йерлоф заметил, что голова Мартина опять задергалась.
— Это ведь лесопилка в Рамнебю, правильно? Под этой фотографией подписи нет, но мне Эрнст Адольфссон сказал — он место узнал. Когда эта фотография была сделана, мы все жили одной жизнью. У каждого из нас была своя шхуна, и мы плавали, чтобы более или менее сводить концы с концами…