Мёртвая зыбь
Шрифт:
— Не достать, а добраться до нее. И люди непременно доберутся. В грядущих поколениях.
— В таком разе — “исполать вам, добрым молодцам”! — заключил Владим, делая свой ход.
Еще раз кинематограф протянул руку Званцеву.
Кинорежиссер Неля Алексеевна Гульчук ставила фильм о его покойном друге, флагмане фантастики Иване Ефремове.
— Я хотела бы прочитать вам сценарий и посоветоваться с вами, — говорила она по телефону.
Званцев не мог отказаться.
Сценарий не понравился ему, да и ей тоже. Она была в конфликте со сценаристом. Званцев высказал свои соображения, но они не были учтены. Кинорежиссеры
Но знакомство с Нелей Алексеевной завязалось. Она живо интересовалась тем, что он делает, и хотела бы создать с ним вместе оригинальный сценарий. Ей очень нравилась книга “Клокочущая пустота” о Пьере Ферма и Сирано де Бержераке, но такой фильм будет только плохо оплачиваемой инсценировкой.
И тогда он показал ей черновик романа, начатого под влиянием посещения космонавта Берегового.
Это увлекло кинорежиссера. И они вместе принялись за сценарий.
Отважный летчик-испытатель, ставший Героем Советского Союза еще до его космического полета. Он полетел к звездам после гибели Комарова, когда нужно было доказать, что в Космос летать можно. Статный высокий, могучий, генерал по званию, он произвел на Званцева огромное впечатление. “Такой и до звезд далеких долетит!”. И он назвал в новом романе (и в сценарии) командира звездолета — Бережной.
— Бережной — Береговой — все едино, — сказал космонавт, узнав о замысле Званцева.
— А вы, Георгий Тимофеевич, полетели бы к звездам? — спросил писатель.
Береговой пожал плечами:
— А почему бы нет. Пошлют — полечу.
— Но речь идет, если не о сверхсветовой, то о световой скорости.
— А что? Звуковой барьер на самолете одолели. Понадобится, и световой барьер пройдем.
— А вы знаете, Георгий Тимофеевич, что скорость света в Природе предельная, и с приближением к ней время на вашем звездолете так замедлится, что пока вы долетите до одной из двух миллионов солнцеподобных звезд, как насчитывают астрономы в нашей Галактике, на Земле, по теории относительности Эйнштейна, пройдут сотни лет, и вы улетаете от родных, как бы, навечно.
— Ну, это бабушка еще надвое сказала. В эти “парадоксы времени”, о которых я слышал, мало кто верит, а понимают их еще меньше. Я поговорю в Звездном городке с нашими мудрецами. Впрочем, если сказать по правде, мне перед каждым испытательным или космическим полетом с родными прощаться “навечно” надо было бы.
Проводив гостя, Званцев вдруг почувствовал, как нечто непостижимо огромное накатывается на него. Левая рука заходила сама собой в “дрожащем параличе”, не подчиняясь его напрягшейся воле. Судорогой свело все тело. Неодолимо потянуло лечь на пол. Он только успел крикнуть:
— Таня! Нина! Худо… — и рухнул на ковер.
Испуганные жена и дочь, приехавшая с Урала погостить к отцу, вбежали в кабинет.
Таня тотчас достала из ящика стола “пожарные средства” — люминал и клофелин, передала Нине:
— Положи ему в рот. От эпилепсии и высокого давления.
Нина, склонясь к отцу, пыталась удержать ходившую ходуном его левую руку, приговаривая:
— Ничего, ничего… Сейчас пройдет…
А он уже ничего не слышал и не воспринимал.
Женщины попробовали переложить его на диван, но это оказалось им не под силу.
— Позову кого-нибудь на помощь и вызову “скорую”, — решила
Позвонила по 03. Ей показалось, что ее бесконечно долго расспрашивают кто и почему вызывает и кто такой потерпевший, и сколько ему лет. Повесив трубку, она высунулась из окна и закричала:
— Алеша, Алеша! Скорей на помощь!..
Алеша Аграновский, сын известного писателя и журналиста, молодой ученый, подъехал на машине пообедать у матери, жившей в этом же подъезде, не поднялся, а взлетел на второй этаж и вбежал в открытую дверь.
Через минуту Званцев общими усилиями был уложен на диван, но в сознание не приходил. На губах его выступила пена.
— Это все от перегрузки. Себя и меня не жалеет. Мало того, что неистово работает, стоя за пишущей машинкой. Принимает посетителей со всего света, — жаловалась Таня.
— Да вижу, — отозвалась Нина, — на чистой раме Лукьянцевской Галактики прибавилось автографов. Шаляпин, конечно, сын Федора Ивановича, художник из Нью-Йорка, космонавт Береговой и какой-то Томас из Австралии.
— Это Томашевский, уфолог. Итальянец Пинотти тоже уфолог. Больше 200 автографов. И каждый требовал умственного и нервного напряжения. Ну что же “скорая” не едет?
Но Званцев ничего не воспринимал и не пришел в себя, даже когда приехала скорая помощь и ему сделали укол противосудорожного средства и второй для снижения артериального давления.
— И давно это у него? — спросил доктор, пока фельдшер звонил по телефону, получая новое направление.
— После фронтовой контузии, — пояснила Таня. — Он инвалид Великой Отечественной. Писатель.
— Ну, ничего! Петр Первый, без контузии “падучей” страдал. Наполеон тоже ни разу в своих шестидесяти выигранных сражениях ранен не был, а в судорогах корчился, писатель же Флобер тем более. И все они после припадка брались за дело с удвоенной энергией. Положите ему грелку на место укола, чтобы магнезия рассосалась. Она болезненна.
Но Званцев ничего не чувствовал. Не ощущал ни боли, ни заботы любящих женщин, хлопотавших около него.
Ему показалось только, что к дивану подошел Береговой, бодрый, веселый.
— А я явился к вам для исцеления, — шутливо представился он, — и доложить, что командир звездолета Бережной к звездному рейсу готов. Прощаться “навечно” не будем, а скажем “До скорого свидания”.
— И вы уверены в таком возможном свидании?
— А как же! Я все, как положено, выяснил. Когда я у нас о “парадоксах времени” заикнулся, меня на смех подняли. “Ты что, Тимофеевич, — говорят, — тысячу лет прожить хочешь? Богу относительности поклоняешься? Вот и скажи, когда два звездолета разлетаются, каждый со световой скоростью, какая относительная скорость у них будет?” “Как какая? — отвечаю, — Двойная.” “И еще спроси советчика своего как объяснить по Эйнштейну такую нелепицу: “Когда мы тебя в звездный рейс провожаем, ты молодым вернешься, а нас, если застанешь, то дряхлыми стариками. А если по принципу относительности посчитать, что не ты от нас, а мы от тебя на космическом корабле “Земля” со световой скоростью улетаем, то в “Земном корабле” молодыми-то мы должны остаться, а дряхлым, вроде, ты со звездолета сойдешь. Как у крокодила — от хвоста до головы семь аршин, а от головы до хвоста двенадцать! Абсурд, не правда ли? А это в самом принципе относительности заложено. Вот и спроси — как так? Ответить нечего!”