Мертвец

Веркин Эдуард Николаевич

Он на своего отца похож, — остановил я Вырвиглаза.

Всё равно зомби. Мертвяк. Трупер. Знаешь, как в песне — «Супер-трупер, ты-ны-ны-ны-ны-на...»

Что-то много вокруг меня мертвечины в последнее время. К Сеньке я уже привык, наверное, и к остальному тоже привыкну. Трупный дух витает надо мной, дует в чёрную трубу. Тьфу, гадость какая.

Может, не стоило его бросать одного, всё-таки он здесь новенький... А, ладно, дойдёт. Там дорога рядом. Да и баторцы, они не звери, поколотят слегка, пару зубов выбьют, ну и всё.

А я думаю,

что за пацан? А оказывается, это Чеков. Тот самый. Ты молодец, Леденец, вовремя прилип. Этот Денис может быть полезен.

В смысле?

В смысле — бабла у него, наверное, много.

Вырвиглаз мечтательно сощурился.

А я, дурак, про пельмени ему... — и без всякого перехода: — Ему твоя Катька нравится, между прочим. Ты бы обеспокоился.

Он урод, чего мне обеспокаиваться.

Вырвиглаз хихикнул.

Родионова — дура, — сказал он. — Книжки читает, наукой занимается, стишата, наверное, пишет. Знаешь, такие девки обожают просто всяких страдальцев и недоносков, их это будоражит. Типа красавица любит калеку, у которого доброе сердце и богатый внутренний мир. Как в «Соборе Парижской Богоматери».

Ты что, читал «Собор Парижской Богоматери»? — спросил я.

Кино видал, — вывернулся Вырвиглаз. — И мультик. А у тебя внутренний мир богатый?

Нормальный.

Нормальный... — передразнил Вырвиглаз. — С нормальными никто не хочет дружить, сегодня рулит ненормальность. Ты хоть телик-то смотришь?

Иногда.

Иногда... — снова передразнил Вырвиглаз. — Смотри чаще, поумнеешь немного. Внутренний мир должен быть или богатый, или вообще должен отсутствовать. Вот у её братана Пятака внутренний мир богатый, он на гитарке умеет. И папка у неё тоже мужик непростой. Ты понимаешь, к чему я клоню?

Я не понимал.

Она ведь как рассуждает? Все мужики должны быть примерно как Пятак и её папашка. А ты не как, ты нормальный. Вот если бы ты мог стоять на голове и при этом играть задницей на банджо — ты был бы личностью. А так...

А Ден что, умеет?

Он похож на вампира. Это раз. А девки от вампиров просто тащатся, западают на них, как мухи на силос. К тому же он богатенький. Я думаю, что в нашей Шмырдяевке он самый завидный жених.

Катька на него не запала, — поправил я.

Ну да, это он на Катьку запал. Ты у него дома был?

Нет.

Он живёт в директорском особняке, за мостом. В том самом. Папаша его на «икс шестом» рассекает. И каждую пятницу — в Кострому.

Зачем?

В ресторан. Хорошую кухню уважает. Чухломские караси по-имперски. Пробовал?

Нет.

И никогда не попробуешь, — довольно сказал Вырвиглаз. — Сдохнешь в канаве, а карасей не попробуешь, будешь всю жизнь жрать макароны. А Чеков их каждую пятницу...

Заткнулся бы ты, а?

Когда Вырвиглаз начинает рассуждать про то, что одни жрут макароны, а другие — карасей по-имперски и как всё надо сделать по-правильному, мне становится тяжело. Не, я не против, чтобы было так: мы — хорошие и правильные, карасей по-имперски нам, а они — поганые-распоганые, им в пятачину и правым боковым, даже макарон не достойны. Это всё так и надо. Но, порассуждав о макаронах, Вырвиглаз всегда перескакивает на мироустройство. Как бы он всё правильно забабахал, был бы строгим, но справедливым, это уж как водится. Я всё это уже много раз слышал и сам про такое часто думал, так что как дело доходит до макарон, я говорю:

Заткнись, а?

Это сбивает Вырвиглаза, и он затыкается. Сейчас тоже заткнулся. Но ненадолго.

Его папашу в Москву переведут... — задумчиво сказал Вырвиглаз. — Через пару лет. Не исключено, что возглавлять какое ведомство. А тут пока держат для того, чтобы компромата никто не нарыл, типа пережидает, чтобы появиться в последний момент...

И откуда ты, Вырвиглаз, всё знаешь?

Это неважно. Важно то, что он запал на Родио- ниху. Этим надо воспользоваться. Или у тебя уже есть планы по этому поводу?

Отвали, Вырвиглаз, прикладывайся к аккумулятору. Слушай, чего ты ко мне припёрся, а? Шагай домой.

Сам прикладывайся, жаба.

Хлопнула калитка. Не сильно. Но и не слабо. Значит, мать. Сенька хлопает сильно, отец средне, бабушка не хлопает вовсе, а я вообще через калитку стараюсь не ходить — у меня есть в заборе заветная доска, мне так ближе.

Это была мать. Мне её совсем не хотелось видеть, но она зашла.

Она меня редко навещает, а на чердак и вообще никогда не поднимается, а тут вот появилась. Ступеньки проскрипели, крышка люка откинулась.

Я догадывался, для чего она пришла.

Илья, — обратилась она к Вырвиглазу, — иди домой.

Вот так, не теряя зря времени.

А мы тут как раз про культуру говорили, — улыбнулся Вырвиглаз. — Культура в опасности, вы-то должны быть в курсе! Они хотят, чтобы мы писали «заяц» как «заец»...

Илья! — Мать поглядела на Вырвиглаза выразительно.

Всем плевать на культуру. — Вырвиглаз вывалился из кресла. — А вы сами говорили...

Мать топнула ногой.

Завтра зайду в пять. — И Вырвиглаз скатился по лестнице.

Мать поглядела в окно, проверила, не подслушивает ли.

Что вы там устроили? — спросила она.

– Где?

Где... Не знаю где. В лесу. Денис не может сидеть. Что вы там с ним сделали?

Это не мы, — спокойно ответил я. — Это баторцы. Мы тут ни при чём совсем. С чего это вдруг мы-то виноваты?

Это ты! Это ты устроил! Ты, я знаю.

Мать пребывала не в духе, по глазам видно. Когда мать зла, глаза у неё маленькими делаются, как у японки.

Совсем нет, не так всё было, не я. — Я зевнул. — Мы гуляли по лесу, искали можжевёловые ягоды, потом баторцы за нами погнались, и мы разделились. Это же понятно, что лучше было разделиться — так шансов меньше, что поймают... Я же не виноват, что он бегать не умеет! Они его и поймали. И посадили в муравейник. Поэтому он сидеть и не может. Баторцы — мстительные ребята.