Мертвецы не танцуют

Острогин Макс

Бежать. Точно, Гомер говорил, что от сирены можно только убежать, она далеко от своего места не отходит.

Вернулся в кладовку. Где же веревка…

Веревки висели на стене, на крючках. Качественные, редко такие встретишь. Наверное, на самом деле альпинистские, по горам на них лазили, толщиной в мизинец.

Ящик со взрезанным боком, видимо, коньяк.

Инструменты… инструменты были, только… Все электрические, с моторами. Электролопата, электролом, электросверло. Все работают от электричества, никакого тебе ручного привода. Кувалда. Не знаю зачем,

но в кладовке хранилась кувалда – здоровенный молоток весь железный. Я схватил этот молоток, с трудом поднял и еще штырь из электролома выдернул.

Окно в стене было старательно заложено квадратными серыми кирпичами, я размахнулся, ударил, кирпичи треснули, я вставил в щель штырь-лопатку и приложил кувалдой.

Штырь втиснулся в кладку, от потолка до пола пробежала трещина, я размахнулся и следующий удар направил уже наискосок. Квадратный кирпич вывернулся. В комнату ворвался резкий ночной воздух, свечи погасли, карбидка и та погасла. Пришлось зажигать.

А я ее слышал. Откуда-то издали, может, через зубы, но все равно, слышал, воск не помогал. Значит, сирена до меня достучится. Еще чуть-чуть и…

Смола у меня тоже есть, я ношу ее по старой привычке. Если расплавить в ложке…

Курок сел. Потрогал подбородок. Крепкая башка.

– Ты что, меня ударил? – спросил он.

– Сирена, – объяснил я.

– Сирена? Что… Какая сирена… Плохо слышу!

– За дверью! Она зовет, а люди идут! Потом…

– А, сирена! – выдохнул Курок. – Знаю! Можно снотворное, чтобы до утра отключиться!

– Нет снотворного!

Курок зажал уши. Смешно.

– Надо уходить, – сказал я. – Спуститься на пару этажей, я нашел веревку. Кирпич вышиб, разбирай пока. Не сильно, чтобы пролезть только.

– Куда?! На улицу?! Ночью?! Ты что, Дэв?! Совсем одурел?!

– Предпочитаешь тут остаться?

Курок замолчал. Я сунул ему кувалду, вернулся в коридор.

Дверь догорала. Она раскалилась, краска облезла, а кое-где по металлу шли круглые бордовые пятна. Я налил керосина в обрезанную бутылку, плеснул из нее на дверь.

Металл затрещал, из-под железной коробки потекла расплавленная резина, по бокам двери прорезались трещины. Широкие. Дрянь… Дверь хорошая, стены плохие, наверное, в два кирпича. От разогрева начали трескаться, а может, и раньше трещины были, от усадки. Долго не продержится.

Если дверь не жечь, эта тварь сведет нас с ума, если жечь, коробка рано или поздно вывалится.

Дым еще.

– Впустите!

Уже раздраженно и требовательно.

Надо действовать быстро.

Бум.

Курок ударил в стену.

Я вернулся в комнату. Курок выбил два кирпича, неплохо. Быстро. Но нужно как можно быстрее.

– Курок! Бей в стену!

– Бью!

Оба орали, а слышалось как через песок.

Увидел примус. Керосина много, литра два. Быстро подкачал давление, свернул регулировочный винт, чиркнул огнивом. Немного перебрал с керосином, рука загорелась, пришлось тушить курткой. Схватил примус, выбежал в прихожую.

Керосин снова прогорел, трещины стали шире. Дверь слегка наклонилась и вывернулась из короба. Щель шириной в руку. Отлично. Примус разгорелся, горел хорошо и Ровно. Установил примус на железную табуретку, пламя направил на дверь. Минут десять.

Вернулся в комнату.

Бум. Курок продолжал долбить в стену. Бум.

Коньяк.

Приволок из кладовки ящик, вскрыл. Двенадцать бутылок. Одиннадцать пустых, в двенадцатой коньяк. Тоже пригодится. Вытряхнул бутылки.

Предпоследний был аккуратным человеком, все пробки оказались на месте. Притащил канистру, свернул воронку из толстого картона и принялся наполнять бутылки керосином.

Бум. Курок старался, на шее вздувались вены. Предпоследний выложил стену в два ряда, придется Курку поднапрячься.

Я заполнял бутылки, затыкал пробками, складывал в рюкзак, одиннадцать штук, минуты три, много расплескал по полу, воняло керосином. Веревка. Длинная, наверное, метров сто. Или пятьдесят, не знаю, разрезал на четыре куска.

Надо где-то закрепить…

Вдоль стены батареи, привязал к ним, все четыре.

Дальше.

Отобрал у Курка кувалду, заорал:

– Сейчас уходим, собирай вещи!

Курок принялся собираться, я за ним уже не очень следил, ломал стену. Я был сильнее, бил точнее, кирпичи вылетали с одного удара. Через минуту я мог пролезть в дыру до плеч. Скверный кирпич, раскалывается легко. Я давно заметил – раньше только оружие хорошо делали, крепко, на века. Да и то не все, пистолеты вот все развалились, а штурмовые винтовки целы. Револьверы, только разве их встретишь. Целее всех ружья, но они вообще уже старые. Оружие вечно, а все остальное… Дома рассыпаются, книги жрет моль и крысы, электроника скисла, бутылки пластиковые невредимы.

Все. Готово, плечи проходят.

– Готово…

Я выбрался на балкон. Широкий. Луна. Набухла, еще чуть, и стечет, затопит улицы жирной желтизной. Как раз.

Вернулся в квартиру. Курок продолжал сборы, сгребал в торбу все, что под руку попадалось, не в себе.

– Курок! – крикнул я. – Уходи!

Он поглядел на меня и сквозь меня.

– Курок! Вниз! Уходим!

Свечи. Он собирал свечи, набивал ими мешок. Я шагнул к нему, хлопнул по щеке.

Курок кивнул.

Я подхватил одну из четырех веревок, привязал к кувалде, протащил на балкон. Отдышался. Теперь…

Размахнулся, швырнул кувалду вперед и вверх, в пустоту.

Молот описал широкий полукруг и врубился в стекло двадцатью метрами ниже.

Стекло разбилось. С совершенно неподходящим для ночи праздничным звуком.

Со звуком освобождения.

Мне вдруг еще одна мысль в голову завалилась, совсем не для этого места. Что вещи не портятся, они устают. Люди извлекают их из пустоты, дают жизнь, смысл и форму, вещи продолжаются, а потом исчезают люди. Смысл исчезает, и Называется, что форма никому не нужна. И вещи устают эту форму держать. И в том, что все вокруг рассыпается, виноваты, конечно, люди. Но не потому, что они все делали плохо и без души, а потому, что они исчезли.