Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца
Шрифт:
Когда мы, как два выбравшихся на большую дорогу разбойника, вынырнули из леса, она вскрикнула:
— Мужчины?! Ах, простите, я побегу чем-нибудь прикроюсь!
— Это абсолютно излишне! — крикнул Министр в спину убегавшей богине с большей, чем требовал этикет, страстью. Я подумал, что от отца четырнадцати детей следовало ожидать большего самообладания, но тут же сообразил, что ошибся. Как раз от многодетных отцов требовать подобного самоограничения совершенно бессмысленно.
Немного походив по саду, я уселся на садовую скамейку, стоявшую с южной подветренной стороны дома. Спинка скамьи жестко впивалась мне в позвоночник. Казалось, что она состоит из одних только перекрученных
Издав шаловливый смешок, она заговорила:
— Извините, что заставила вас ждать! Здесь, на природе, когда не ждешь гостей, одеваешься минимально, чтобы не терять крохи солнца, которые нам еще перепадают. Наверное, то, что я говорю, ужасно. Говорить о каком-то загаре сейчас, когда умерла фру Юлленстедт. Конечно, я ее почти не знала, но все-таки. Бедняга, так закончить свои дни! — В голосе Евы зазвучали грудные, жалующиеся нотки, так неприятно подействовавшие на меня уже тогда, за кофейным столиком на даче у Сигне. — Хотя после того, как умер ее муж, жизнь у нее, наверное, была невеселая. Может, смерть была для нее избавительницей?
Тут взгляд Евы поймал садовые ножницы, высоко воздетые Министром вверх острием. Не пытался ли он использовать их в качестве словоотвода? Рассуждения о жизни и смерти сразу же сменились выражением взаимной благодарности. Министр благодарил Еву Идберг за то, что она одолжила ему ножницы, а она благодарила Министра за то, что он их вернул, а потом они стали благодарить друг друга за то, что друг другу так благодарны. Все это тянулось бесконечно долго и чудовищно утомляло. Я чувствовал, как жесткие корни скамейки все больнее впиваются мне в спину.
Наконец Министру удалось выпутаться из тенет благодарности. Он перехватил инициативу и напрямик, нагло спросил Еву, с какой целью она посетила вчера вечером Беату Юлленстедт?
— С какой целью? Да? Вам мое посещение кажется странным? Я имею в виду то, что именно я пришла к ней в дом и нашла ее мертвой, хотя до этого побывала у нее всего один раз вместе с другими, когда мы приходили к ней чтобы поздравить с днем рождения? В этом году она из-за плохого самочувствия никого не принимала, и мы просто послали ей цветы.
— Но как получилось?..
— Вчера после кофе у Сигне я пошла на почту и получила там письмо от фру Юлленстедт. Я узнала ее почерк на конверте. Я знаю его, потому что после празднования дней рождения она писала всем благодарственные открытки. Я, конечно, очень удивилась, получив от нее письмо. Я хочу сказать, у нее же не могло быть еще одного дня рождения — его отпраздновали две недели назад. На открытке, вложенной в конверт, было написано всего несколько строчек и…
— Открытка до сих пор у вас? — быстро спросил Министр.
— Да, то есть, конечно, нет — ее забрал полицейский комиссар. Но я помню каждое написанное на ней слово, я же ломала над этим голову весь вчерашний день. В верхнем правом углу было написано: «Линдо, 16 августа». Шестнадцатое — это же позавчера. И дальше: «Приветствую Вас и шлю Вам нижайший поклон! Не соблаговолите ли Вы зайти ко мне домой сегодня вечером? Мне жаль Вас беспокоить, но, надеюсь, моя просьба не покажется Вам слишком обременительной. Договоримся на половину девятого, чтобы не торопиться за ужином. Ваша Беата Юлленстедт». Пока я стояла с письмом, пытаясь сообразить, что бы это значило, появился Кристер, он возвращался из лавки. Он знает старуху лучше и, может быть, понимает, о чем, она хочет говорить со мной, подумала я, дала ему письмо и спросила, чего она от меня хочет? Но он ответил только, что лучше мне самой сходить и узнать. Мне это все больше и больше не нравилось, то есть я совсем не хотела идти туда одна вечером. Старуха так странно вела себя у Сигне и Магнуса. Я попросила Кристера пойти вместе со мной, но это вызвало у него настоящий приступ ярости. Последнее время он такой нервный и раздражительный. Он сказал, что не собирается навязывать Беате свое общество. Тогда я сказала ему, что ни за что не пойду к ней одна, а он ответил мне, что считает низостью заставлять старого человека сидеть и ждать понапрасну. Я, конечно, настояла на своем. Меня он слушается, и наконец, он согласился зайти за мной незадолго до половины девятого и проводить меня до дома Беаты, но не дальше.
— И ты понятия не имеешь, зачем вдруг понадобилась Беате?
— Нет, хотя думала над этим столько, что, наверное, продумала в голове дырку.
И Ева Идберг наморщила лоб, демонстрируя пережитые ею муки мыслительного процесса.
— Вообще, все это довольно странно. Когда я приехала сюда прошлым летом, я ничего о ней не знала. И встречалась с ней только один раз на дне ее рождения в прошлом году, куда попала случайно и где разговор шел только самый общий. Конечно, я видела ее иногда на почте или на шоссе, но и тогда наши встречи ограничивались кивком головы или несколькими словами о погоде.
— Вчера у Магнуса и Сигне она ничего о письме не говорила? Она ведь уже написала и отослала его.
— Нет, нечего. Я поздоровалась с ней и спросила, как она себя чувствует. Она посмотрела на меня своими черными колючими глазами, но не сказала ни слова. Кажется, она даже не слышала по-настоящему, что я ей говорю.
— А вечером?
— Вечером Кристер зашел за мной без двадцати минут девять — на четверть часа позже, чем мы договаривались. Он, судя по всему, сидел дома и распалял в себе злобу. Он пришел злой как черт и все время сжимал зубы, словно грыз неподдающийся орех. И за всю дорогу не проронил ни слова.
А я подумал про себя, что, скорее всего, у него и не было такой возможности.
— Мы прошли тропинкой до шоссе, а потом по шоссе до самого дома фру Юлленстедт и нигде никого по дороге не встретили. Помню, когда мы вошли через калитку в ее сад, у меня промелькнула мысль, как странно, что над дверью не горит лампочка. Беата всегда включала ее, когда ждала гостей.
Тут Кристер схватил меня за руку, и так крепко, что мне стало больно. «Тише! — прошептал он, и я остановилась. — Там кто-то есть! На пороге! Нет, его уже там нет… Кто-то проскользнул вдоль стены! Ты видела?» Я прислушивалась и глядела во все глаза, но видела только шевелящиеся ветви деревьев. Потом вдруг я тоже увидела. Кто-то словно бы скользнул от двери — всего только тень, но более черная, чем другие шевелящиеся. И Кристер едва не кричал, словно до этого не верил собственным глазам: «Бог мой! Ты видела? Там на самом деле кто-то был!»
Мы еще постояли там. Теперь меня охватил настоящий испуг. По шоссе к дому мы шли в сумерках, но здесь, среди деревьев, стояла почти полная тьма. И дом стоял так одиноко и… как-то угрожающе, виднелась только узкая щелочка света в окне поверх шторы.
— Это не фру Юлленстедт, — прошептала я, пытаясь хоть что-то сообразить, — она не ходит так быстро. Да и что ей могло здесь понадобиться, в темноте?
— Наверное, нам лучше зайти в дом вместе и посмотреть, не случилось ли там чего, — сказал Кристер.