Мертвое озеро
Шрифт:
И старуха сделала кислую гримасу. Но вдруг она пугливо вскрикнула и чуть не юркнула в печь с криком: "Ах, подгорел! батюшки мои, подгорел!"
В то же время из другой комнаты раздались звуки скрыпки, наигрывающей казачка. Аня из любопытства заглянула в дверь, которая была раскрыта, и увидала следующую картину. По кривому полу небольшой комнаты, перед зеркалом, стоявшим на полу, выпрыгивала женщина казачка. Фигура ее была смешна до последней степени. Она была худощава, с талиею длины непомерной, с ногами толстыми и обутыми в красные полусапожки. Платье было подобрано кверху. На голове
У окна мурлыкала третья женщина, похожая на сидевшую на кровати, только с такими жидкими волосами, что вся коса была зашпилена двумя шпильками, торчавшими, как пики, на голове. Передние три волоска были в папильотках. Она имела, талию, кажется, еще худощавее прыгающей женщины, но была одета опрятнее; на коленях у ней были пришпилены подставные пукли, завивкою которых она занималась. Не было сомнения, что то были три сестры и дочери старухи, которая кричала:
– - Лёна, Мавруша, Настя! Федор Лукич! Федор Лукич!
Три сестры с восклицаниями явились на кухню и стали здороваться с Мечиславским. Одна из них, заметив Аню, кинулась к ней, говоря:
– - Это кто?
Аня так сконфузилась, что попятилась назад, не зная, что отвечать.
– - Это моя двоюродная сестра; я привез ее из Петербурга и хочу, чтоб она у вас пожила некоторое время.
– - А!.. сестра!..-- говорили сестры, и каждая измеряла Аню с ног до головы.
Тут Аня еще ближе рассмотрела их лица и убедилась, что нет ничего легче, как принять их одну за другую: так они были похожи между собою.
– - Полюбите ее!
– - сказал Мечиславский.
Все три сестрицы кинулись к Ане и стали целовать ее. Старуха, вытирая губы, тоже подошла к ней и, низко наклонясь и поцеловав ее, сказала:
– - Прошу любить да жаловать. Вот мои дочери. Это Лёна (указывая на сестру в красных полусапожках), а это Настя (с трубкой). А это Мавруша.
Дочери гордо поглядели на Аню и на старуху и попросили Аню войти в комнату, а сами они остались в кухне,-- верно, расспрашивать Мечиславского об Ане.
Вошедши в комнату, Аня увидала мужчину во фризовой шинели, тихо игравшего на скрыпке. Она поклонилась ему; но он не отвечал ей на поклон, хотя глаза его были устремлены на дверь.
Аня стала рассматривать комнату, пропитанную запахом курительного табаку, и нашла в ней ужасный беспорядок. Кровать, на которой недавно сидела Настя, была пересыпана табачным пеплом, а другая, стоявшая неподалеку, завалена подушками и перинами и вместо одеяла покрыта двумя дырявыми ситцевыми капотами. Стены и потолок не отличались особенной чистотой, не говоря уже о поле. Мебели
Платья, крахмаленые юбки висели по стенам, украшенным старыми модными картинками, которые приколоты были булавками или прилеплены воском. Стекла у окон, так же как и зеркало, покрыты были пылью, а ерань паутиной.
Аня села на сундук, стоявший у двери, и слушала скрыпку. Вдруг влетели сестры, страшно тараторя, и оступили ее, засыпая вопросами: "Это петербургское платье на вас?", другая кричала: "Почем?", третья, теребя ее за косу, спрашивала: "Своя?"
– - Мавруша, погляди, какая гребенка!
– - сказала Настя и, без церемонии вынув из головы Ани гребенку, воткнула ее в свою косу, которую предварительно расчесала.
Но Мавруша не слушала ее, занятая не менее сестры: она вертела Ане ухо, говоря:
– - Нет, Настенька, посмотри-ка, какие серьги!
– - Петербургские? а?
– - спросила Лёна в красных полусапожках.
Аня кивнула головой, совершенно сконфуженная смелостью своих новых знакомок.
– - Дайте мне сегодня надеть их,-- сказала Лёна.
Аня вынула из ушей серьги и подала ей.
– - А мне гребенку!
– - весело крикнула Настя и снова почесала ею свою голову.
– - А мне-то что?
– - смотря тоскливо на Аню, спросила Мавруша.
Аня поспешила завернуть свою косу и заколоть роговым обломком, полученным в обмен гребенки, из страха, чтоб сестры и косы не попросили у ней надеть. И, желая отвлечь их от себя, Аня спросила о мужчине во фризовой шинели, который продолжал робко играть.
Лёна вместо ответа подскочила к нему и, выхватив у него из рук скрыпку, причем едва не пострадали его зубы, бросила ее на комод и сказала:
– - Ну, пошел на печь, Велисарий!
Мужчина во фризовой шинели торопливо встал и, простирая руки вперед, ощупью побрел к двери. Аня тут поняла, почему он не отвечал ей на поклон.
– - Держи левей!
– - крикнула Настя, набивая себе трубку.
Слепой взял левее и стукнулся лбом о косяк. Сестры залились смехом, повторяя:
– - Велисарий! Велисарий!
Чтоб прекратить смех, раздиравший Ане уши, она спросила их, кто он такой.
– - Нищий!
– - отвечали сестры.
Сердце у Ани сжалось: она с ужасом подумала, как будет с ними жить.
Не прошло трех минут, как две сестры уже ссорились между собою, а третья -- Настя, сидевшая на постели в облаке табачного дыму, поджигала ссорящихся.
Старуха, выглянув из двери, крикнула на них:
– - Полно вам! посовеститесь чужого-то!
– - Ну что не в свое дело-то суетесь!
И на старуху посыпались восклицания в том же роде. Она поспешно скрылась.
Из жаркого разговора сестер Аня ровно ничего не понимала, но краснела при каждом взрыве их смеха, догадываясь, что была его причиною. Старуха явилась с тарелкой блинов и стала потчевать ее,-- достала из шкапа графинчик и рюмку и поднесла ей, упрашивая подкрепиться с дороги. Аня пугливо отказалась. Сестры продолжали ворчать на старуху.